Так что то, что испытывал Рахим, уже слишком сильно напоминало настоящие угрызения совести, и в своем негодовании он был не один:
— Он отравлен, — кипя возмущением, но не повышая тона заметил провожающий их помощник управляющего, бывший всего на год или два старше Умара, весь путь прислушивавшийся к беседе ученика и учителя, — это понимаю даже я, хотя не лекарь! Прочему вы сказали обратное?!
Хаким Абдульхади покачал головой, отметив сведенные брови молодого человека, покосился на своего подавленного помощника и пришел к выводу, что объяснение необходимо, в самом деле.
— Во-первых, яда не найдено по сию пору, хотя евнухи твоего господина проверяют не только еду и воду, но даже масло в лампах и простыни, на которых спит это дитя, — обстоятельно излагал старик. — Во-вторых, большинство симптомов его болезни похожи на те, которые действительно вызвала бы гнилая пища или дурная вода. Хотя они и затянулись, и взяться чему-то подобному в дворцовых стенах как будто бы не откуда. В-третьих, я скромный лекарь, а не дознаватель, и должен исцелять телесную хворь, а не проводить расследование и устанавливать виновных, говоря о том, чего не могу объяснить. В-четвертых, я не сказал ни слова неправды, а если бы подтвердил своим словом то, в чем не могу поклясться на Коране, смерть другого мальчика, не виновного в том, что из него сделали, была бы не менее долгой, и скорее всего, более мучительной…
— За дело! — сдавленно бросил Имад не сбавляя широкого шага.
Уж разумеется, Васим давно поведал своему доброму приятелю, — да будут долгими его дни, — почтенному Заки-Хайрату историю о чашке воды, поднесенной фаворитом золотоволосому «подарку», с которым заигрался хозяин… Собственно, в вине Амани никто особо не сомневался, и обычно могли казнить куда за меньший проступок! Но ловкий выплодок змеи и ехидны ухитрился и в этот раз остаться на вершине, каждую ночь проводя в спальне господина наместника, в то время как несчастный золотоволосый мальчик, привезенный с далекого севера, метался на постели отнюдь не от ласк.
У него пухли суставы: распухли пальцы даже у ногтей, у горла, в подмышках вспухали шишки размером с голубиное яйцо, а может так казалось из-за его худобы… Молодой человек видел новую игрушку господина Аббаса всего третий раз, — по недоразумению, само собой, будь Васим на месте, его не пустили бы, — но суть не в том!
Он увидел и изумился: как можно было, чем?! Почему?! Для чего?! Сотворить все это со звенящим солнечными колокольчиками ручейком, который он помнил…
Аллах, Твой мир забыл Тебя, он не справедлив и безжалостен!
Интересно, как часто в жизни мы делаем то, о чем говорим — до или после — «против воли»? В любом языке есть слово «надо», и большинство все же следует именно ему, а не собственным желаниям и чаяниям… Неважно, говорит ли в них высокая патетика идеи, долга, или условия занимаемого статуса, или просто привычная рутинная канитель из рождений и смерти, в которой давно все пройдено до тебя. Так есть. Так будет. Такова жизнь…
Однако, все же есть нечто, над чем не властны рассуждения… И это хотя бы однажды случается с каждым. Тогда мы обтекаемо говорим — «помимо воли». Как будто отрицая самого себя. Как будто за что-то себя извиняя, списывая обычно несвойственную реакцию на нечто неподвластное.
Ложь так красива и так заманчива! А лгать себе — целое искусство… Для избранных, не иначе.
Затянувшаяся болезнь Атии раздражала господина и не давала забыть о подарке. Возможно, не будь ее, а еще вернее не выкажи перед тем наложник непокорность — Аббас Фоад уже пресытился бы развлечением невинностью и неопытностью хорошенького беленького мальчика… Но так не случилось.
Из-за небрежности нерадивых гиен, пришедшаяся по душе забава прервалась не то что на самом интересном месте, а буквально на первых шагах! Что вызывало лишь досаду и злость, благо их было на ком спустить, и Амани с полуслова принимал любую игру, с полужеста безошибочно угадывал все желания своего господина, благодаря его за милость и внимание… Идеально вышколенная подстилка, а хотелось побаловать себя чем-то совсем другим!
Взбешенный очередными отговорками, Фоад решил лично убедиться в состоянии своего «подарка», и зрелище, представшее его глазам, откровенно потрясло мужчину, пожалуй, не меньше чем чуть раньше одного из его слуг. Против воли.
— Говори прямо, — обратился Фоад к пожилому лекарю, отвернувшись от потускневшей лазури взгляда, в которой читались одновременно надежда на облегчение и смирение перед лицом новых испытаний. — Возможно ли вылечить его, чтобы он вновь радовал собой на ложе? Или честнее было бы дать одно из твоих снадобий, чтобы он уснул и не проснулся больше?