Предчувствия не обманули, и господин пришел в ярость: неужели трудно усмотреть за одним мальчишкой! И по мере сбивчивых объяснений — трудно блистать дикцией под сапогом и уткнувшись носом в толстый ковер — недовольство росло все больше: несмотря на физическое удовольствие не страдавшего немощью мужчины, господин Фоад редко когда бывал менее удовлетворен, чем прошлой ночью, хотя поначалу покорность мальчика вполне компенсировала остальное. Однако все оставшееся время Атия был словно пришиблен, и с тем же успехом можно было уложить на ложе статую или труп — отличий бы нашлось немного!
Мужчина досадливо нахмурился, не позабыв тем не менее распорядиться о каре для нерадивых рабов: похоже, что наказание вкупе с необъяснимой болезнью подействовало чрезмерно и вместо того, чтобы научиться должному послушанию и рвению, мальчишка совершенно одурел от страха. И конечно, он запросто мог оступиться в полумраке, но почему его тогда опять тошнит, ведь ссадина у виска не выглядела сколько-нибудь серьезной?
О да, господин Фоад не поленился явиться и убедиться, насколько в этот раз приврали мешки с жиром, чтобы выгородить свои лоснящиеся задницы!
Зрелище, представшее ему в беседке, оказалось скорее удручающим, чем возбуждающим, хотя поведение наложника, надо отдать должное, изменилось в лучшую сторону. Атия был не прибран, однако приветствовал хозяина как должно, не поднимая глаз пролепетал, что готов доставить радость своему господину. Это немного усмирило гнев, и мужчина улыбнулся: на захромавшей лошади не пускаются вскачь, но очевидно, что предшествующий урок заучен крепко.
А кнут следует чередовать с пряником, чтобы не загнать совсем, и беленыш заслуживал немного поощрения, которое уймет его страхи. Поставив мальчика перед собой меж коленей, Фоад добавил в голос мягкости, от чего в нем проступили низкие мурлычущие нотки, успокоив наложника, что не сердится на него. Не отказал себе в удовольствии насладиться нежностью лилейной кожи, очертив тонкий овал лица и нервную линию шеи, задержал ладонь на бледном сосочке, зажатом драгоценной сережкой. Огладил волнующе сжавшиеся под рукой ягодицы.
— Ты очень красив, Атия, мужчина не может не хотеть тебя, — Фоад откровенно наслаждался принадлежащим ему прекрасным творением, не замечая боли, промелькнувшей в лазурных глазах от этих слов.
Потянув еще ближе, господин Фоад вовсе усадил мальчика себе на колено, перебирая золотые локоны и любуясь игрой солнечных лучей в них, пальцы бездумно поглаживали спинку, забравшись под сползший с плеча халатик — так поглаживают кошку или корешок книги, любую подвернувшуюся безделицу. Атия замер, потупив взгляд: то, что счастье раба — услада хозяина, он уже слышал, а мысль, что происшествие не повлекло последствий для его неведомого утешителя, принесла немного облегчения, придав сил почти спокойно вытерпеть мимолетную причуду господина.
К счастью, тот в самом деле не задержался долго, еще раз небрежно погладив по щеке, заверив что доволен его послушанием, неопытность же и неловкость — простительны и исправимы при достаточном старании. Фоад отстранился и оставил мальчика, не знавшего радоваться ли тому, что нынче хозяин позовет другого или же уже сейчас начинать сокрушаться по поводу грядущего, не представляя, что еще предстоит ему перенести в хозяйской постели, прежде чем он наконец наскучит своему владельцу… Атия пошатываясь поднялся и его снова мучительно вырвало.
Или пока он не сляжет опять, и господин все же прикажет дать ему снадобье для сна, от которого уже не просыпаются… — пришла еще одна горькая мысль.
Красота услада для духа, но будоражит плоть. Близость юного полуобнаженного тела разожгла кровь, и пожар в ней требовал утоления, а кто умел дарить наслаждение искуснее Амани? Хрупкую жемчужину севера заслонил сверкающий бриллиант юга.
Сбитое покрывало походило на облако или морскую пену, стройное тело юноши на нем — напоминало филигранную точеную статуэтку. Уникальное творение гения, с той лишь разницей, что оно было дышащим, живым, теплым…
Больше! Золотисто — смуглая кожа просто горела под ладонями, трепеща каждой жилкой. Расставленные бедра подрагивали, влажная от пота спина прогибалась, лопатки сходились, а пальцы, будто лаская, перебирали звенья цепочки, пропущенной сквозь ушки браслетов и не дающей Амани опуститься на постель совсем.