Он стоял на коленях, обнаженный и полностью открытый под ленивым взглядом своего господина, словно нехотя скользившим по его телу. Юноша прерывисто всхлипывал, низко уронив голову меж заведенных над ней рук, только грива волос колыхалась в такт бурному дыханию. Фоад отмел густой черный занавес кудрей, мешающий разглядеть лицо его раба, намотав их на кулак, оттянул вверх, заставив до предела откинуть голову, и держал так, упиваясь изумительным зрелищем — веер бессильно опущенных ресниц, пылающая на щеках заря румянца, пьянящие густым тягучим вином полуоткрытые губы… Ресницы дрогнули, и господина ожег бесстыдно умоляющий, ядовито-жгучий взгляд искоса.
Сегодня он превзошел себя. Он был распущенным за пределами бесстыдства, покорным до абсолютного отречения и беспамятства, как всегда безошибочно угадав желания своего господина и повелителя, и словно провоцируя его на все более острые забавы. Отдаваясь сладострастным пыткам целиком и полностью, как отдавался всегда, с равным пылом отзываясь на грубость, на боль, на любой самый малый знак, — Амани ласкал слух своего господина стонами ничем неприкрытой страсти. Игра и удовольствие, смешавшись приправами в изысканном блюде — усладили придирчивый вкус наместника, разогнав раздражающие мысли окончательно. О нет, никому не дано было превзойти Амана на любовном ложе!
Забава началась давно и было ей до конца еще далеко. Оба знали это… Мужчина улыбался уголком губ, наслаждаясь видом сгорающего от возбуждения невольника, а тем временем хозяйская ладонь, едва касаясь, прошлась по идеально гладкой и нежной мошонке юноши, каменно твердому члену — ответом стал низкий горловой стон. Толкаясь навстречу мучительно легкому и небрежному прикосновению, Амани выгнулся так, что рисковал вывихнуть себе что-нибудь, а рука, словно не замечая этого, все так же неумолимо продолжила движение по вздрагивающему животу юноши, принявшись играть с тяжелыми золотыми подвесками в сосках.
— Ааах! — Аман уже при всем желании не смог бы контролировать реакцию своего тела, и именно это было восхитительнее всего сейчас! Для обоих.
Юноша дрожал и бился, впившись пальцами в цепочку, а когда мужчина вдруг отстранился, едва не кскрикнул от отчаяния, но господин был милосерден к нему. Он рывком выдернул все еще остававшуюся внутри растянутого, блестящего от масла ануса невольника игрушку, которой тот ласкал себя под жгущим взглядом тигриных глаз, и когда могучая плоть господина одним ударом вошла в него, Амани наконец позволил себе закричать.
Член вновь и вновь безжалостно вонзался в его беспомощно выгибающееся тело, сокрушительные удары приходились точно по бугорку простаты. Мужчине даже не нужно было удерживать и направлять движение наложника. Юноша выгибался, бросая себя назад, навстречу жестоким толчкам насколько позволяла цепь и руки, стискивающие стальными клещами его бедра, — тщетно пытаясь получить в себя еще больше, принять еще глубже, ощутить своего господина еще ближе… Господин Фоад милостиво разрешил:
— Проси! — раздался низкий рык сквозь стиснутые зубы.
Жалобный всхлип.
— О мой возлюбленный господин, луч солнца на моем небосводе, воздух в моей груди, — сбивчивый речитатив прерывают новые стоны, Амани бессильно кусает губы, — лев среди мужей, — крик, — умоляю… — стон, — тебя… — полузадушенный всхлип — явить милость, которой твой раб не достоин!
Юноша просто повисает на цепочке, не чувствуя, что браслеты глубоко царапают запястья. Значение имеет только то, что пальцы мужчины вновь касаются члена — у самого основания, — и зажим, который он одел на себя в самом начале, падает на простыни, а в следующий момент судороги оргазма буквально ломают и бьют тонкое сильное тело. Сокращения внутренних мускулов столь же неистовы, что господину даже не нужно двигаться, чтобы самому немедленно достичь разрядки.
Так же, рывком, мужчина вышел из обмякшего, все еще вздрагивающего, распластанного тела наложника, кликнув евнухов, которые освободили юноше руки. Когда Амани поднялся, Фоад уже переступал порог, бросив на смятые влажные простыни перстень с крупным рубином со своей руки.
Только когда шаги мужчины затихли, юноша медленно потянулся к подарку, и на какой-то миг показалось, что сейчас он запустит кольцом в стену или кому-нибудь в лицо, но Аман лишь сжал ладонь, пряча взгляд за пологом ресниц и переводя вздох.
Ничем не выдав владевшей им безграничной усталости, он отложил перстень и величаво прошествовал в ожидавшую его купальню, где сам не обращая внимания на всегда подстерегавшие его бесцеремонные настырные глаза, тщательно смыл с себя малейшие следы масел, куда добавил несколько капель снадобья, предельно обострявшего чувствительность и разжигавшего вожделение.