Следующие кадры, уже в самой книге, были ещё завлекательней. Один изображал, опять-таки, автора, который, улыбаясь, нёс на плечах приличных размеров лодку. Шёл он по огромным валунам, рядом бурлила порожистая река. Подпись под фото гласила "Волок на реке Шуя, Карелия, 6-й поход".
Всего походов было 48.
Следующее фото - ещё более фантастическое. Снимок изображал огромную гору, покрытую снегом. В середине кадра тянулся так называемый "кулуар": узкий жёлоб, вроде оврага, - по которому вверх поднималась большая группа связанных друг с другом верёвкой альпинистов. У всех за плечами - рюкзаки, в руках - какие-то палки. Снимок сделан снизу: кажется, что люди лезут прямо в небо. Лаконичная подпись гласила: "На перевал".
Ещё один снимок назывался "Оверкиль на реке Шуя". На этой реке - масса порогов. Поэтому она популярна у туристов. На снимке - перевернувшаяся на середине реки лодка и два барахтающихся в воде человека.
Были снимки с Камчатки. Один - на фоне вулкана Бурлящий. Второй - в Долине Гейзеров, где вокруг группы детей со всех сторон поднимались белые столбы пара. Третий - в кальдере Узона: на заднем плане виден был синеющий горный хребет, а у ног детей, рядом с рюкзаками, лежал остроухий и остромордый красивый пушистый пёс, похожий на волка.
Следующая фотография называлась "Озеро Кучерла". Группа сидела на берегу горного озера, вода, ярко-синяя, гладкая, как стекло, отражала бегущие по небу облака, и казалось, что небо не вверху, а внизу, у ног людей. Очень красивый снимок.
Дальше - "Водопад на реке Тальменка" (15-й поход), где группа стояла прямо в воде, а сзади, всего в нескольких метрах, низвергался довольно большой водопад.
Григорий Иосифович с удовольствием рассматривал снимки: они воскрешали в его воображении пережитые когда-то счастливые дни.
Завершалась книга тоже необычным кадром: группа с рюкзаками, все - в тёмных альпинистских очках, шла цепочкой по скальной гряде во время сильнейшей метели, среди снежных вихрей. Подпись гласила "Пурга на Кольском полуострове" (29-й поход).
У него заболели глаза. Он закрыл книгу, выключил настольную лампу. Комната погрузилась в сумрак, и старика обступили тени прошлого. Он помнил всех своих воспитанников. Многие из них долгие годы писали ему, даже приезжали к нему. Но всё это было давным-давно. За последние 15 лет он не получил ни одного письма.
Хорошая жизнь у него за плечами, но может ли человек жить только прошлым? Почему же люди вычеркнули его из своей жизни?
Впрочем, разве его одного? Разве не всех стариков?
И разве дело в том, что ему приходится на старости лет собирать бутылки, чтобы прокормиться? Нет.
Плохо, когда человек большую часть своих сил и времени вынужден тратить на борьбу за существование. Так живут дикие звери. Но человек так жить не должен. Это плохо и унизительно. Но разве большинство людей сейчас не так живёт? Не в том дело, сколько ты зарабатываешь. А в том, присутствуешь ли ты сам в своём деле, или тебя там нет. Если ты работаешь только ради пропитания, то это очень плохо. Это в равной мере плохо, даёт ли тебе твоя работа возможность купить только хлеб и картошку или - роскошный дом и машину. Всё равно в своей работе ты не можешь быть человеком, если это только ради денег.
Ему довелось когда-то, в начале перестройки, побывать во Франции (у него сохранялись давние связи с французскими альпинистами). Вспоминая эту поездку сейчас, он понимал, что и в Европе старики точно так же выброшены из жизни. Его друзья, уже старые, тоже никому не были нужны. Там, правда, пожилые люди материально благополучны, их хорошо лечат. Но разве в этом дело?
Человеку, пока он жив, хочется жить. А как жить без людей? Человеку нужен человек. Как жить без общения? Без общих целей и общих дел с другими людьми? Как жить, если ты никому не нужен?
В первобытной общине самой страшной карой было отлучение от общины. Изгнанному давали все необходимые орудия: копьё, лук, острогу для ловли рыбы. Он мог довольно долго выживать и один. Но именно это считалось самым ужасным наказанием: обречь на одиночество, разорвать связь с людьми.
В цивилизованном же Обществе Потребления такому наказанию подвергают всех, просто по достижении определённого возраста.
Когда Григорию Иосифовичу было около 25 лет, он два-три месяца прожил в селе Лата, в Абхазии. Село расположено недалеко от ущелья Каменный Мешок, где альпинисты часто тренируют прохождение вертикальных стен и преодоление карнизов. Там он жил в доме старика Бзоу, которого иногда называли на русский лад Борей. Бзоу, как говорили, было 95 лет. Жена его умерла. Из детей с ним вместе жил только младший сын с семьёй.
Тогда Григорий Иосифович не задумывался о жизни этого старика и ничего особенного в ней не видел. Но сейчас невольно сравнивал её со своей жизнью.
Абхазов ведь считают полудиким народом. Но этот древний старик жил по-настоящему. Он вечно бегал по селу, потому что нужно было принять участие в свадьбе, в похоронах, в решении каких-то важных вопросов. Он каждый день работал на своём огороде и в своём саду. Он жил так же, как в молодости, и даже лучше, чем в молодости, потому что пользовался всеобщим уважением, обязательным на Кавказе по отношению к любому пожилому человеку. Уверенный в себе, бодрый, представительный, энергичный - таким всегда Григорий Иосифович видел старика.
А был Бзоу-Боря простым крестьянином, толком не умевшим даже читать и писать.
И вот это - дикость? Это - дикари? А мы - цивилизованные? Потому что именно мы изобрели айпад и айфон?
Но что, если цивилизованность и дикость определяются на другом уровне? Что, если главный критерий здесь - человеческие отношения?
Тогда цивилизованные они, а мы дикари.
В первобытной общине, многие тысячелетия назад, стариков не выкидывали на помойку: они до последних дней чувствовали себя частью своего рода, жили со всеми общей жизнью, ощущали себя нужными и востребованными.
Почему люди, пользовавшиеся каменными орудиями, были цивилизованными? А мы, летающие в космос, одичали?
Почему они, ходившие в звериных шкурах, были людьми? А мы превратились в зверей?
Редко когда Григория Иосифовича посещали такие мысли. Он был по натуре деятелем, а не мыслителем. Наверное, это одиночество так сказывалось.
Он сидел в тёмной комнате. Тикали часы на стене. Спящая Мушка тихо повизгивала во сне. За окном пошёл дождь и крупные капли ползли по стеклу. В свете фонарей двигались неясные силуэты людей. Они шли по своим важным делам.
Эти люди проходили в трёх метрах от него. Если бы не оконное стекло, он мог бы протянуть руку и потрогать их. Но если бы даже он опустился на дно моря или очутился на другой планете, они не могли быть от него дальше, чем сейчас.
Он посмотрел на часы: было уже поздно. Ложился он рано, потому что очень рано вставал. Подошёл к кровати, снял покрывало, медленно разделся и лёг.
Он почти сразу заснул и увидел Аннапурну. Она часто снилась ему.
Она была похожа на грозное бредовое видение.
Чёрные скалы и ослепительно белый снег - до самого неба. Разведка показала, что на эту гору можно подняться, но она совсем не похожа была на те вершины, с которыми он имел дело раньше. В ней было что-то безжалостное, неумолимое, враждебное человеку.
Во сне он видел себя со стороны, идущего - вернее, ползущего - по гребню, с которого спускается бесконечный глетчер бледно-зелёного цвета. В то же время он чувствовал то же, что чувствовал тогда.
Каждый шаг давался с огромным трудом и казался последним. Но всё же он делал следующий шаг. Его спутник, француз Луи Ляшеналь, сильно отстал.