И это невольное монашество тяготило ее — ибо она отдавалась ему на ложе из мягких шкур с неподдельной страстью!
Ради чего же она пустилась в путь? Чтобы посмотреть на зеленые, желтые, красные цвета, что разливаются на волшебных гобеленах Берглиона, на краски прошлого, которых давно лишен этот мир?
Блейд покачал головой. Что ж, он тоже полюбопытствует… взглянет на эти тканые полотна… Но какими бы прекрасными они не оказались, искупит ли их лицезрение долгий и тяжкий путь сквозь льды и снега?
Поступки Аквии представлялись ему нелогичными. Впрочем, он давно знал, что всякое нелогичное на самом деле подчиняется своей, высшей логике — не разума, но чувства. И женщина — любая настоящая женщина — была средоточием этой нелогичной логики. Не сразу и не вдруг Блейд смог понять это своим мужским разумом; но к тридцати четырем годам он познал многих, очень многих женщин, среди которых была дюжина настоящих… Он кое-чему научился у них! Конечно, не у хищницы Садды Великолепной и не у старой развратницы Беаты из Альбы; но даже своенравная малышка Талин сумела одарить его не только щедростью свой юной плоти.
Он бежал по снежной равнине — человек в пугающем зверином обличье, — покрывая милю за милей и не зная еще, что с сердцем, разумом и духом его происходит не менее удивительная метаморфоза, чем та, что несколько дней назад случилась с телом. Ричард Блейд, агент секретной службы Ее Величества, мало — помалу уступал место другому человеку, более глубокому более сильно чувствующему, способному на бескорыстное самопожертвование и прощение. Он не был еще мудрецом и философом — истинная мудрость придет к нему позже, много позже; но мысли его и действия явно выходили за рамки должностных обязанностей агента разведки — пусть даже суперагента лучшей разведки на Земле. Он учился понимать другого человека, пробираться к его душе не только с помощью кулака, клинка, пули и хитрости, владеть собственными страстями, дарить — и принимать даримое.
А так как при этом он сохранял прежнюю свою силу, ловкость, ум, жесткую настойчивость и гордость, то можно сказать, что здесь, в снежной пустыне Берглиона, Ричард Блейд, агент, превращался в Ричарда Блейда, героя.
* * *
Ночью он отлично выспался в уютной норе, отрытой в сугробе у подножия ледяной гряды. Утром съел четыре фунта мяса, вскарабкался, соскальзывая и чертыхаясь сквозь зубы, на верхушку конического тороса и разглядел в отдалении низко стлавшийся черный дымок. Теперь стоило торопиться изо всех сил, ибо завтраком в этот день могла послужить Аквия.
Блейд съехал вниз и направился на запад, к дымкам и темной полынье, у которой, видимо, располагалось стойбище. Хотя он спешил, легкий путь по санным следам, что тянулись вдоль гряды торосов, был уже не для него, крадучись, он двигался среди нагромождения ледяных глыб, перебегая от куба к пирамиде, затем — к зеленоватой призме, цилиндру или конуса. Его мудрая предусмотрительность вскоре была вознаграждена — он вовремя заметил площадку, вырубленную в боку ледяной скалы — целого айсберга! на высоте пяти ярдов. Там сидел страж, и еще полудюжина его приятелей в мохнатых кухлянках и торбасах из волчьего меха расположилась внизу, на небольшой площадке, очищенной от снега. Они негромко болтали и смеялись — может быть, над тем самым недотепой, у которого позавчера так ловко похитили собак, нарты с мясом и женщину.
«Недотепа» осторожно положил на снег сверток из шкуры катраба, спустил с плеча топор и, прижимаясь к подножью скалы, медленно двинулся вперед. Его панцирь служил отличной маскировкой, так как преломлял и рассеивал солнечные лучи не хуже, чем толстый слой льда, лишь руки и ноги до колен, покрытые бурым волосом, могли выдать разведчика.
Но не выдали. Он подобрался к заставе шагов на десять, а потом молча, с холодной яростью, ринулся вперед. Два человека упали, сраженные копьем и топором, остальные не успели поднять свое жалкое оружие, как Блейд метнул топор, застрявший в черепе одного из туземцев, и, перехватив пешню обеими руками, прижал оставшуюся троицу к поверхности тороса. Люди не пытались защищаться, они просто оцепенели от ужаса при виде двуногого дайра со смертоносными железными клыками. Блейд быстро покончил с ними, поднял голову и уставился тяжелым взглядом на последнего воина, в ужасе скорчившегося на своей наблюдательной площадке.
— Крикнешь — тебе конец, — произнес он, голос звучал глухо из-под черепа дайра, но достаточно внятно. — Конец всему твоему племени, женщинам, детям и собакам. Я сожру всех.
Он не знал, насколько весомы эти угрозы, но туземец, похоже, при всем желании не мог произнести ни звука — у него перехватило от ужаса горло.
— Слезай, — велел Блейд, многозначительно раскачивая в руке копье. — Ответишь на мои вопросы, останешься жив.
Дрожа, абориген соскользнул вниз. Он был невысок — едва по грудь разведчику — и, несмотря на плотно сбитое тело, весил вдвое меньше. Сняв прочный ремень с топорища, Блейд сделал петлю и накинул ее на шею пленника, отметив, что от того несет резким аммиачным запахом. Обмочился со страха… это хорошо. Чем сильнее будет бояться, тем больше расскажет.
Он намотал конец ремня на кулак, уютно устроился прямо на снегу и приступил к допросу.
— Догадываешься, кого вы ограбили?
— Да, Великий Дайр! — туземец повалился ему в ноги.
— Знаешь, что вас ждет?
— Да, Великий!
— Тааак… — он сгреб дикаря за ворот огромной полосатой пятерней, приподнял его голову и всмотрелся в побелевшие от ужаса глаза. — Ты понимаешь, что мне нельзя лгать?
— Д-да…
Блейд удовлетворенно кивнул.
— Как зовется твое племя?
— Убийцы Волков…
— Это хорошо. Я тоже не люблю волков. Воруют у меня добычу, — сообщил Блейд и угрожающе скрипнул зубами. Туземец затрясся. — Сколько воинов в племени?
— Шесть по десять… — дикарь метнул взгляд на мертвые тела и уточнил:
— Нет… Теперь меньше…
— Кто вождь?
— Харат Мощная Шея.
— Мои собаки, мои нарты, мое мясо и моя женщина — целы?
— Собак и нарты не трогали, мясо — съели, женщина… — он замялся, и Блейд, снова скрипнув зубами, дернул ремень.
— Ну?!
— От нее несет страхом, как холодом от ледяного поля… Никто не решается тронуть ее… хотя мясо нежное…