Шесть утра, в Москве десять вечера. Когда за окном стало брезжить, я понял окончательно, что не засну. Встал, принял душ, оделся, вскипятил воду в кружке специально захваченным кипятильничком, сварил кофе покрепче и сел выписывать из того же справочника телефоны, которые мне могли понадобиться. Институт биологических проблем Севера. Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский, институт. Обком. Красноярскгипросовхозстрой, магаданский филиал… Это можно было считать началом работы. Ибо сомнения сомнениями, а план у меня и на сей раз имелся вполне конкретный: побывать в Билибинском и Беринговском районах. На все путешествие я отводил себе два месяца — итак, по месяцу в каждом. Примерно, конечно: с неизбежными поправками на погоду, дорогу, на ожидания в аэропортах. И «погода» не замедлила: целую неделю на Магадан низвергалась пурга. Никогда прежде не видал я пурги в Магадане, да и сами магаданцы об эту пору, в начале февраля, ее не ожидали. «Магаданская правда» в эти дни в статье «Испытание штормом» сообщала: «Были отменены все вылеты из аэропорта местных авиалиний, вышли на время из строя котельные, были повреждены антенны радиосвязи такси и линии электропередачи в разных микрорайонах города. Штормовой ветер вырвал плиты перекрытия на базе снабжения Индигирзолота, где хранилось 840 тонн картошки, повредил емкости на базе объединения Магаданпродтовары, открыв доступ для февральского мороза к 3,5 тысячи тонн картошки и большому количеству консервов…» А выглядело так: с утра задуло сверху, вдоль проспекта, замело, начало подгонять прохожих на улицах, кружить их на перекрестках. Ветер был ледяной. Чугунные фигуры на здании Магаданского драмтеатра: солдаты, горняк с отбойным молотком — эти-то понятны, а вот женщина со снопом зачем сюда попала? — стыли в вышине на этом ветру и вызывали еще большее ощущение холода. Две дамы, закутанные в меха, выходили из театра, наклонясь и поддерживая друг друга. Я услышал звучное, слегка хрипловатое контральто: «Уже одно то, что мы живем здесь, — подвиг! Подвиг! А мы еще и работаем!» Вечером по телевизору объявили: двадцать пять — тридцать метров в секунду. Ожидали все сорок. Занятия детей в школах с первого по пятый классы отменялись. Пожарные предупреждали об участившихся в связи с ураганом пожарах… Ночью город гремел, дребезжало отрывающееся железо, бились и сыпались стекла. В номере моем свистело, как в тундре, даже плафоны на люстре брякали. Лет десять назад я приезжал в Магадан изучать проблему адаптации человека к Северу. Теперь я подумал, что человек к нему, к Северу то есть, уж настолько адаптировался, что махнул на него рукой: окна на зиму не только не заклеивает, но даже и не закрывает как следует. Батареи тоже были холодные. Я пошел и попросил у дежурной по этажу, у милейшей Нины Федоровны, еще одно одеяло. К утру на подоконнике лежал — нет, не снег — толстый слой коричневой угольной пыли. И вообще пурга в Магадане обладала всеми дурными признаками цивилизации. В Уэлене, бывало, ветер если уж дул, так дул — честно, прямо, не переменяясь, из тундры в море, приносил с собой много снегу, поселок после пурги становился бел, чист, наряден, вырастали огромные диковинные сугробы. А здесь, в городе, меж домами он метался, не понять было, откуда налетит, в грудь толкнет или в спину, швырял в лицо не снегом, но песком, тротуары были усеяны осколками стекол, битым шифером, указатели автобусных остановок повалились, урны для мусора опрокинулись, газоны обнажились, проступила голая рыжая земля с чахлой травою, окрестные сопки тоже запестрели черными и бурыми проплешинами. Поэтому когда спустя неделю я летел в Билибино и на первой стоянке в Сеймчане вышел из самолета, то вздохнул полной грудью и с наслаждением: было так тихо, что, несмотря на мороз за тридцать, казалось тепло, белейший снег искрился и скрипел под ногою на всю свою гулкую, упругую, полутораметровую глубину — начинался привычный Север.