В бюллетене можно было найти ответ на все вопросы по раздельной уборке: и как делать первые прокосы, и каких размеров должна быть загонка, и как избежать наматывания сорной травы на ведущий валик большого полотна, и что надо сделать со скатной доской, чтобы валки не проваливались в стерню и подборщикам было удобней. Дня через три замызганные, захватанные, в пятнах солярки, листки бюллетеней уже пошли в мусор — люди научились, приспособились, приноровились с учетом своих условий. Уже то там, то здесь можно было услышать, что Хлынова обогнали, скашивают по сорок пять гектаров. Но не так-то просто обогнать этого самолюбивого человека. В очередном номере газеты появились портрет Хлынова и сообщение, что Сергей убрал семьдесят гектаров.
«Хороший парень, настоящий целинник, такого смело можно ставить в пример». Николаев оглянулся на своих нежданных пассажиров и спросил, куда их доставить.
— Туда, где людей побольше,— ответила жена. Грачева.
Прошел еще один встречный поток машин, подняв длинную тучу пыли. Туча боком, кренясь над полем, оторвалась от дороги, и в просвете Николаев увидел идущий навстречу газик самого Ткача. Важный, осанистый, в белом кителе и при всех наградах Митрофан Семенович восседал рядом с шофером. На время уборочной он, как правило, привинчивал на костюм все свои ордена и медали и при случае говорил, то ли желая оправдаться, то ли — поставить себя в пример:
— Люблю на психологию действовать. Если придется похвалить кого-нибудь, так сразу видно, кто такой хвалит. А если и поругать надо, так тоже дай боже!—И он ребром тяжелой ладони проводил по орденам и звякающим медалям.— Да и корреспондентам хлопот меньше, а то они с ног сбиваются, пока кого познатней найдут...
Человек степенный, несуетливый, Ткач придерживался издавна усвоенных понятий: начальство должно быть солидным всюду — хоть на коне, хоть в газике, на трибуне и за столом, все равно — домашним или служебным. Везде он держался по-генеральски и свои слова, казалось, произносил поштучно, с учетом, не больше двух-трех в минуту. Манеру Николаева одеваться «як той студент» и ездить без шофера осуждал. Прослышав однажды, что секретарь райкома по утрам делает во дворе зарядку, а зимой ходит на лыжах по воскресеньям, Ткач искренне огорчился и при встрече начал тихонько один на один срамить Николаева:
— Юрий Иванович, вы бы хоть ночью ховались со своей зарядкой, а то ж на виду всех! Я понимаю, что для здоровья, но вы же голова району, а стрыбаете, як пацан!
Панибратства он не признавал, всех звал на вы и свойского делового обращения на ты, принятого между директорами и районными активистами, не терпел, тем более, что кругом пошла одна молодежь.
Газики съехались, как на параде, борт к борту, один командует парадом, другой его принимает. Выходить из машины навстречу секретарю райкома Ткач не стал, да и не было сейчас в том никакой необходимости. Он откинулся на сиденье — руки на животе, красный, удовлетворенный, с утра посмотрел на своп поля, остался доволен.
— Доброе утро, Митрофан Семенович!— Николаев приветливо улыбнулся.— Как дела, какие новости?
— Вашими молитвами, Юрий Иванович,— медленно протянул Ткач и самолюбиво поджал губы.— С проверочкой едете?
— Не сомневаюсь, что у вас порядок, Митрофан Семенович. «Изобильный»— гордость района. Если бы у всех было так...
–– А в том и беда наша, Юрий Иванович, что у всех так — некуда свозить хлеб, некуда его ссыпать.
Николаев помрачнел, но ответил прежним бодрым голосом: ^
— Зато есть что свозить, Митрофан Семенович, есть что ссыпать, будем оптимистами. Когда думаете свернуть уборку?
— А когда надо?
— Синоптики обещают ранний снег. Так что, чем быстрей, тем лучше. Допустим, пятнадцатого.
— Пятнадцатого отрапортую,— согласился Ткач, не торгуясь.— Только при одном условии: вы даете мне солдат с машинами.
Николаев уже давно заметил — ни одна встреча с Ткачом не проходит без того, чтобы директор не урвал что-нибудь для себя, вернее, для своего совхоза. У него передовое хозяйство, он умело его ведет, но не хочет понять, что есть в районе и другие совхозы. Урожай нынче всюду отменный, и машины требуются всем.
— Делать одного передовика за счет всего района, Митрофан Семенович, это уже вышло из моды,— сдержанно сказал Николаев.
— За карьериста меня считаете, Юрий Иванович? Спасибочки. Вчера к нам из кино приезжали, съемки делали на току. А у нас там горы! «Богатейшие кадры! Колоссальный урожай!» А я на эти горы Казбеки смотреть не могу. Тысячи пудов оставляем под открытым небом. А там как зарядят дожди, да потом снег!
Преувеличивать опасения, впадать в панику,— тоже характерная черта Ткача. Но ведь он не попусту паникует, не зря предостерегает, Николаеву все это ясно. Хлеб останется на токах. До хлебоприемного пункта сто километров, а в оба конца сколько?..
Мечтали о большом урожае, а он взял да и превзошел всякую мечту. Если в прошлом году вся целина дала семьдесят миллионов пудов, то в этом — предполагается миллиард. Семьдесят — и миллиард, попробуй к такому скачку подготовиться во всех звеньях.
На целине не только люди новые, совхозы новые, техника, здесь и недостатки новые. Непривычен масштаб, непривычен размах. И если мы начнем сейчас критиковать, бичевать себя за то, что не успели подготовить то, не учли заранее это, некоторые товарищи легко найдут в нашей самокритике оправдание своей пассивности и нерасторопности.
— Всё вывезем, Митрофан Семенович, ничего не оставим. Райком выделит вам солдат и технику. Но пятнадцатого вы должны завершить уборку.
Ткач степенно поблагодарил и перевел взгляд на Ирину Михайловну и Женю.
— А вы куда едете, товарищ медицина?— И с вельможной медлительностью поднял в их сторону палец.
Ирина Михайловна повела плечом.
— На кудыкину гору, товарищ сельское хозяйство!
Ткач бурно откашлялся, побагровел, но одернуть побоялся и сказал преувеличенно сурово:
— У нас там случай. Девчонка одна, всякие там женские штучки. Хотел в Камышный звонить. Может, заедете?
— Заедем?— спросил Николаев Ирину Михайловну.
— Но если там кто-то действительно болен...
— Конечно, заедем,— подала голос Женя.— И чем быстрей, тем лучше.— Ей не хотелось упустить возможность покомандовать Николаевым. Вызвался везти — вези.
Машины разъехались.
— С характером Митрофан Семенович,— безобидно сказал Николаев, ни к кому не обращаясь.— Ершист.
Всякая встреча с Ткачом не проходила для Николаева бесследно, знатный хлебороб не упускал случая высказать претензии руководству, что-нибудь выпросить, на худой конец, отпустить какое-нибудь ехидное замечание в адрес молодого секретаря, вроде: «Страда идет, машин нет, людей нет, а Николаев на своем газике девок возит...»
Приехали в «Изобильный». В конторе совхоза стояла дневная нерабочая тишина. В узком коридоре пахло олифой и свежей стружкой. В кабинете директора за столом восседал молодой человек в строгом белом кителе, с круглым и важным лицом. Он поднялся и, не выходя из-за стола, решительным жестом протянул руку:
— Здравствуйте, товарищ Николаев!— произнес он с большим подъемом.— Я секретарь комсомольской организации Борис Иванов. Здравствуйте и вы, товарищи женщины,—он протянул руку Ирине Михайловне, потом Жене.— Садитесь, товарищи, чем могу, тем помогу.
— Что тут у вас случилось?— спросил Николаев.— Митрофан Семенович хотел врачей вызвать из Камышного.
— А что у нас могло случиться?— Борис Иванович развел руки.— Все нормально. Идет жатва. Днем и ночью гудят комбайны, на токах шумят зерноочистители. Наиболее передовые и сознательные убирают по сорок гектаров в смену.