Он остановился перед светящимся окном, сосредоточился, огляделся, узнал дом Николаева и без всяких колебаний сразу же зашагал к двери. Они никогда не были с Николаевым на короткой ноге. Так бывает: живут себе люди в одном поселке, по нескольку лет работают бок о бок, делают в сущности одно общее дело, а поговорить по душам не приходится, все недосуг, кроме «здравствуй и до свидания». Но вот случилась беда, и оказывается, именно этот человек, оказывается самым нужным.
Грачев машинально постучал в дверь и только теперь спохватился: возможно, у Николаева кто-то есть, потому и свет горит так долго. Но отступать было поздно, послышался щелчок замка, дверь отворилась.
— А-а, редкий гость,— сказал Николаев приветливо и без всякого удивления.— Прошу, прошу.
В комнате, бросая зеленоватый отсвет на потолок, горела одна только настольная лампа, в углу потрескивал приемник с изумрудным зрачком. На столе лежали книги вразброс, рядом с раскрытой газетой стоял стакан с чаем. В черном спортивном трико Николаев был похож на студента.
— Поздно вы, однако, чаёвничаете,— через силу непринужденно сказал Грачев. — А тут еще и я пожаловал...
— Ничего, ничего, Леонид Петрович, проходите, снимайте пальто,— перебил его Николаев без всякой светской любезности, пожалуй, даже строго, и предостерегающе покачал перед Грачевым ладонью, дескать, давайте без этих штучек, не смущайтесь. Грачев повесил пальто и долго не мог попасть шапкой на крюк, наконец, попал, одернул пиджак, огляделся.
— Книги с собой привезли?— Грачев подошел к высокому, до потолка, стеллажу.
— Да, в Омске начал собирать, когда еще был студентом.
— А-а, понятно. Здесь у нас тоже бывает хорошая литература.
Николаев видел, гостю трудно заговорить о деле. А дело, судя по всему, неприятное. Скорее всего, кто-то умер в больнице. Но поторопить Грачева Николаев не решился, тоже подошел к стеллажу.
— Заказываю друзьям, знакомым. Сам захожу в книжный. Шолохова, к примеру, все восемь томов мне наш механизатор привез, Сергей Хлынов.
У Грачева зашумело в ушах. Ясное дело — Григорий Мелехов и Аксинья. У кого, что болит, тот о том и говорит. Прямо или с помощью собрания сочинений.
— Интересно, что этот Хлынов собой представляет?— деловито спросил он и потянул с полки первую попавшуюся книгу.
— На мой взгляд, славный парень,— раздумчиво проговорил Николаев.— Служил на флоте на Дальнем Востоке, мотористом. На целине стал комбайнером, трактористом, шофером. Сейчас пошел на вывозку зерна, это у нас передний край в настоящее время. А весной пересядет на трактор во время посевной — и снова на переднем крае.
— Хват, на все руки мастер,— неприязненно отозвался Грачев.— И хлеб убирать, и Ткачу помогать.
— Да, смалодушничал парень,— сказал Николаев, понимая, на что намекает Грачев.— Пошел на поводу у Ткача. Но эта история наверняка заставила его призадуматься. Во всяком случае, мы решили не отменять представления к награде. Настоящий труженик. Это и есть тот самый его величество рабочий класс.— Николаев помолчал, хотел, видимо, спросить, какие основания у Грачева быть недовольным Хлыновым, но переиначил вопрос, смягчил:— А у вас другое мнение о Хлынове?
Грачев не ответил, достал папиросу.
— Можно?— прикурил, помахал спичкой и, не найдя пепельницы, вонзил спичку в коробок.— Чепуха все это — неожиданно заключил он, слабо махнул рукой и пошел к двери.
— Леонид Петрович!
Грачев остановился не оборачиваясь.
— Я знаю вас как человека делового и решительного. В чем дело? Почему вы не хотите сказать, с чем пришли ко мне.
Грачев вернулся, сел на диван возле приемника, оперся локтями о колени и качнулся из стороны в сторону,
— Зачем пришел... Человек деловой и решительный...— повторил он, как школьник повторяет условие трудной задачи.— Так сразу и не выскажешь,— честно признался он.— Наверное, я пришел посмотреть на человека, который оказался в таком же состоянии, как и я. Мы с вами обмануты, вы и я. Вот я и решил взглянуть на собрата по несчастью.
—Лю-бо-пытно,— протянул Николаев, искренне заинтересованный.— Хотите чаю? Я сейчас, минутку...— Он схватил чайник, пошел в другую комнату, говоря на ходу. — К сожалению, выпить у меня нечего.
— Идеальный руководитель,— усмехнулся Грачев, подумав, что именно сейчас выпить бы не помешало.— Не пьет, не курит.
— Отец был строгий!— почти прокричал из другой комнаты Николаев.— Горячий, и на руку скорый, мог и отлупить. Помогло!
Он вернулся к столу, сел напротив Грачева, тоже, как и он, уперся локтями в колени, сплел пальцы перед собой.
— Итак, слушаю собрата по несчастью.
— Для начала... чем вы сейчас заняты?— неожиданно спросил Грачев.
— Да всем!— улыбнулся Николаев.— Забот полон рот, как всегда.— Пожалуй, он говорил излишне бодро, чтобы не оказаться в какой-то сомнительной, унылой паре с Грачевым. Или показать, если они и собратья, то надо уметь держаться.— Со всей страны едет к нам парод — хлеб спасать. Прибыло уже две тысячи шоферов и рабочих. Надо их разместить, накормить, одеть по нашим условиям, чтобы они успешно справились с главной задачей: вывезти из глубинок нашего района сто восемьдесят тысяч центнеров зерна, оно под угрозой. Есть над чем призадуматься?
— Есть над чем, есть,— машинально повторил Грачев— Вывезти, выполнить, спасти... А я с женой расхожусь,— рассмеялся он, решив, что в самый раз противопоставить масштаб их забот. Но рассмеялся неестественно, жалко.
— А-а...— озадаченно протянул Николаев, как бы извиняясь за свой бодряческий тон.— Да-а...— Он чувствовал, слова тут пока не нужны и лучше ограничиться междометиями. Теперь он понял загадку хирурга: Николаева обманули Ткач с Хлыновым, а Грачева обманывала жена – с кем-то. Видимо, объяснение произошло совсем недавно, и потому Грачев не в себе.
— Я пришел к вам, в общем-то... потому что сказать некому. Не пожаловаться, нет — смешно! Услышать звук своего голоса. Заставить себя выразить вслух то, что произошло. Странное желание, вы уж извините.
— Понимаю, Леонид Петрович, понимаю. Вы ее любите.
— Любил!— перебил Грачев с негодованием.— Верил! Вся подлость в том, что верил, знал,— она самый дорогой для меня человек, и я, как будто, для нее тоже. И вдруг оказывается, обманывала. Не день, не месяц, а два года!
— Я понимаю, вы оскорблены, возмущены, обижены,— сказал Николаев.— И потому вам сейчас трудно найти решение.
— Я его уже нашел.
–– Я имею в виду правильное решение. Может быть, не надо рубить с плеча? Подождать неделю, другую. Время, говорят, лучший лекарь, Леонид Петрович, даже для медиков.
— А чего ждать? Новой серии обманов? Нет, если любит, пусть уходит к нему.
— А кто он, здешний?
— Привлечь к ответственности? За любовь?— Грачев зло усмехнулся.— Это вы можете.
Николаев прищурился, сказал холодно:
— А если за обман, за разложение семьи, за безнравственность, в конечном счете? Или прикажете смотреть сквозь пальцы на подобные явления, которые имеют, кстати сказать, не только личное, для вас, значение, но и социальное, производственное, даже экономическое, представьте себе. Вы не сможете работать в таком состоянии, у вас все будет из рук валиться. И у нее, и у того, третьего. И у других, кто услышит об этой истории, тоже будет не всё ладно, Леонид Петрович. Ощущение равнодушия, безнаказанности в подобных историях, когда распадается, разлагается семья, развращает.
— Извините,— пробормотал Грачев,— я погорячился... Но я не скажу вам, кто он, подло.— Он снова скривил губы в усмешке.
«А зачем пришел тогда, к ответственному лицу?— скажет сейчас Николаев, и Грачеву будет нечем ответить.— К человеку пришел, а не к лицу...»
— И все-таки надо подождать, Леонид Петрович. Вы сейчас немного не в себе, я понимаю. Но потерпите, что ли, немного. Утро вечера мудренее. Завтра вы будете спокойнее. Я не требую от вас смирения, покорности, Леонид Петрович, но сейчас вы не в состоянии трезво решить, вы негодуете, горячитесь, верно ведь?