Отогрев ладошки дыханием, я насаживал червяка на крючок и забрасывал уду на стрежень течения, плавно выводя поплавок за камни – там, в тишине, стояла рыба.
Раз! Удар хлестко отдавался в локтях – это попадался приличный «дурак». «Дураками» мой отец называл хариуса. Это слово не было ругательным – оно произносилось с уважением. Большая и сильная рыба, но… не совсем умная, раз попалась, – так это надо было понимать.
Поймав рыбу, я ловко снимал её с крючка и забрасывал в противогазную сумку. И так – до заполнения. Когда рыба уже не вмещалась в сумку, я выходил на берег, вытряхивал содержимое в деревянную кадушку, которая стояла в воде, обложенная камнями – чтобы не утащило водой, и садился пить чай. С сахаром!
Пара-тройка кружек и снова в поток. И так до вечера. А вечером начиналась очень неприятная процедура – чистка и засолка пойманной за день рыбы. Я не любил эту процедуру и всегда торопился, а отец чистил рыбу основательно – даже жабры вырезал, чтобы не пропал улов. Все дело в посоле рыбы, его мы делали слабым – сберегали аромат рыбы. А это накладывало особые условия на хранение и транспортировку рыбы до ледника. Ледник – это землянка со льдом, где летом содержались запасы мяса и рыбы. Холодильников в нашем поселке не было ни у одной семьи.
В тот день все шло, как обычно. Ранний подъем, умывание водой из реки, завтрак и – айда на течение!
Звук, который я услышал, был мне незнаком. Тугой шлепок, а затем шорох. И снова тугой шлепок. И снова шорох.
Шлёп–ш–ш…
Шлёп–ш–ш…
Я завертел головой, пытаясь определить источник звука. Звук шел от реки из-за поворота. Что-то там шлёпало, а звук, отразившись от угольного зеркала противоположного берега, летел ко мне.
Увидеть что–либо на Реке мешало солнце – оно било лучами прямо по глазам. Даже чернота угольных стен еле просматривалась в этом сиянии.
Шлепки приближались – на изгибе поворота уже угадывалось движение.
Какая–то темная масса надвигалась прямо на наше Место. Все ближе и ближе… Но слепящий, бьющий прямо в глаза, свет солнца по-прежнему не давал ничего увидеть.
Прекратились и шлепки…
Солнце и слёзы мешали мне, но я продолжал напряженно всматриваться в этот свет.
Я увидел Плот! Огромный и сложный, с торчащими блестящими пальцами гребей, он был фантастически красив!
Вдруг греби упали в воду – взлетели фонтаны брызг!
Над рекой вспыхнули маленькие радуги – я онемел, я задохнулся от восторга!
Блестящие ножи гребей дробили зелёный поток Реки и выдергивали на суд солнца мириады капелек воды. Капельки, рождаясь при взлете гребей к небу, умирали при их погружении в зелень пучины. А свет солнца превращал песню их появления и смерти в огромную радость радуг.
И все это я видел впервые! Завороженный я наблюдал, как плот с хрустом ткнулся в галечную отмель, как с него сошел в воду огромный, весь в черном, человек.
И этот человек неторопливо, как в замедленном кино, направился к отцу.
Мне даже показалось, что он идет, не касаясь воды…
Переведя взгляд обратно на плот, я внимательно рассмотрел его конструкцию и экипаж. На палубе сидели четверо – трое бородачей и девушка в синей косынке. Девушка помахала мне рукой и что–то крикнула. Но я не расслышал и продолжал молча, как завороженный, смотреть на них. Бородачи обернулись в мою сторону, заулыбались и подняли ладони в приветствии. Один из них взял в руки гитару – зазвучали музыкальные переборы.
В это время разговор между отцом и человеком в черном закончился. Они пожали друг другу руки, человек повернулся ко мне спиной и пошел обратно к плоту. На спине его черной безрукавки была ярко – желтая надпись: «Пропади всё пропадом». Да, именно такой была та надпись.
С плота ему подали руку, он взобрался и взмахнул рукой. «До–сви–да–ни–я!!!» – ударил звонкий хор голосов.
Плот натужно развернулся, струя нехотя подхватила его, и он стал уходить… Снова ударил звон хора и эхо от берегов вторило: «…и–я, …и–я, …и–я». Греби опустились в воду, на плоту кто–то тихо запел песню…
Плот уходил медленно и как-то странно для меня, того мальчишки. Уходил в неведомую для меня жизнь, которую я не знал, но чувствовал, что она есть… В моей душе шевельнулось неведомое доселе чувство. Смесь досады, чувства одиночества и осознания какого–то предательства.
Эти затихающие звуки песни, шлепков гребей по воде… Что-то уходило от меня. Что-то очень большое и неосознанно дорогое.
Я повернулся к реке, вспомнив, что оставил там сумку с рыбой и уду.
Перейдя русло, я подошел к костру. Отец, сидя у огня, курил папиросу и смотрел вслед ушедшим.