Но вот она выпрямилась, тоненько тявкнула и обежала вокруг нас, как наездница на арене цирка, наклоняясь внутрь круга. Затем свернула в сторону, понюхала какую-то воткнутую в землю палку и, не отрывая носа от земли, засеменила по тропинке.
Тропинка вела к старому, почерневшему сараю, на котором издали, как почтовая открытка, светлела новая дверь.
Все жители вышли на улицу, чтобы принять участие в поисках. Скакали ребятишки с обручами и самокатами. Завязывая на ходу узлы платка, бежала хозяйка выросшего дома. Степенно попыхивая цигарками, за ней шли соседи — два бородача. Осторожно, стараясь не запылить ослепительно блестящие сапоги, несколько поодаль плыли франтоватые парни.
Все лица выражали явное нетерпение. Исчезновение журналиста они связывали с чудесами последних дней. Может быть, когда его найдут, все разъяснится.
Черный, покосившийся сарай, светлая, свежевыструганная дверь. К ней с лаем бросилась собака.
Старик с двустволкой взялся за ручку.
— Кажись, заперта, — неуверенно сказал он.
— Тоже придумал! У нее отродясь замка-то не было, — оборвала его бойкая женщина.
Прислонив ружье к стене, старик поплевал на ладонь и ухватился за ручку. Дернул несколько раз и смущенно оглянулся на окружающих.
— Не подается, проклятая.
— Где тут кузнец? Кузнеца подайте! — послышалось со всех сторон. — Кузнец откроет!
— Обязательно откроет, — вторил кто-то басом.
К двери протиснулся молодой парень невысокого роста в синей пропотевшей майке. Вылезавшие из майки плечи были столь широки, что его фигура напоминала равносторонний треугольник, поставленный на угол.
— Федя, не подкачай! — подбадривали друзья. — Давай, Федя!
Федя осторожно взялся за ручку, для чего-то зажмурился и дернул.
В одно мгновение он сбил с ног четырех зрителей и по инерции покатился в канаву. В руке его мелькнула оторванная ручка.
За дверью послышался глухой стук.
— Он там! — вскрикнула какая-то женщина. — Открывайте скорее! Этого даже сделать не можете! Мужики, называется!
— Постой, тетка, не торопись, тут с умом подойти надо, — прохрипел Федя, вылезая из канавы.
— Тогда, видно, не тебе подходить… Да что она, приросла, что ли?
— Так и есть, приросла. До чего ж ты догадлива, тетка, прямо диву даешься! — восторженно воскликнул старик с двустволкой. — Смотрите, мужики, дверь-то какие корни пустила, ровно у столетнего дуба!
Там, где доски толстой дубовой двери прикасались к земле, торчали, как узловатые канаты, корни. Открыть дверь не было никакой возможности.
Принесли топор, и через несколько минут дверь распахнулась. Оттуда полетели слеги, палки, ветки и наконец показалось бревно с ободранной корой.
Его тащил взъерошенный человек в паутине и пыли. Грязная черная полоса шла через все его лицо, будто перечеркнутое жирной кистью.
— Я никогда не позволял смеяться над собой! — сказал он хриплым шепотом. — Кто запер дверь?
Наступило неловкое молчание. Все переглянулись.
— Честное пионерское, никто не запирал! Она сама заперлась, — пропищала тонконогая девчушка с косичками.
Человек посмотрел на обрубленные корни, аккуратно сложил в кучу выброшенные им палки и ветки и, пошатываясь, направился к реке.
Я поспешил за ним:
— Зайдемте ко мне, вам будет удобнее привести себя в порядок и отдохнуть.
— Я бы и так к вам пришел. Что ж, чем раньше, тем лучше.
Через час мы сидели на скамейке у дома, где я жил со своими друзьями. Высокий забор окружал небольшой участок, заросший мелким кустарником. Кое-где торчали странные деревья. Казалось, их верхушки отрезали огромными ножницами. Кровяные блики заходящего солнца цеплялись за ветки, постепенно поднимаясь вверх.
Горин внимательно осматривался по сторонам. Вот он подошел к одному из деревьев, ощупал его кору, порывисто шагнул к другому, срезал тонкую ветку и снова вернулся к скамейке.
Он грыз горькую веточку тополя и, невольно морщась, рассказывал:
— Я все узнал. Вы работаете по заданию Института биологических проблем. Вас пять человек, в том числе два агронома, два физика и лаборант. Но я не знаю самого главного. Почему дом, где я живу, безудержно тянется вверх? Почему любопытные столбы вышибают половицы? Я засыпаю на первом этаже, а продираю глаза на третьем. Я устал удивляться.
Он говорил, что привык к простоте и ясности. Врагами считал непонятные книги, непонятные явления. Бессонные ночи, тысячи часов нечеловеческого труда бросал он в атаку на этих врагов, и ему было все равно, где, в каких лесах науки притаились они.