Галимбиевский увидел это, и крылья его носа, вздрогнув, напряглись:
— Правильно. В семнадцать лет тоже надо уметь думать.
— Это я понял, — сказал Борис. — Надо уметь думать.
Неожиданно спросил себя: «И зачем я здесь?» Вытер ладонью губы. И этот жест напомнил ему отца. Отца в последние дни дома.
Повестку ему подали утром. Отец брился у раскрытого окна. Уголок собранной на шнурке занавески хлопал по зеркалу. Отец тогда встал и, забыв застегнуть рубашку, засмотрелся в окно. Борис тоже стал смотреть в окно. Но за сверкающими нитями рельсов у вокзала был только солнечный туман и далеко в кустах, на речке, маленькая водокачка с тонкой трубой. Белая, как яйцо на траве.
— Что? — спросил тогда Борис.
— Вот, друг Борька. И наш черед. Значит, пора.
Отец тогда так же вытер ладонью губы и мыло с подбородка.
Галимбиевский пристально следил за Борисом, крутил пустой стакан на столе.
— Как считаешь? В семнадцать лет умеют глубоко думать?
— Умеют, — сказал Борис.
Галимбиевский рассмеялся:
— А хлебную карточку тебе достанем. — Простецки намекнул. — Может, еще что интересно. Ты спрашивай. Я поделюсь.
Борис поднялся уходить.
Галимбиевский стоял у двери и держался рукой за доску полатей.
— Слушай, — сказал Вадим. — Мне нельзя. Только что пришло в голову. — Он встал на табуретку и достал с полатей чемодан. Лорка недоуменно поднялась с лавки. — Завтра суббота. Надо кой-куда чемодан доставить. Одной Лорке не взять. Ты поможешь. С Чалым. К вечеру в воскресенье вернешься. Тогда погуляем. Смотри…
Он раскрыл чемодан, набитый хромовыми сапогами и туфлями.
— В хорошей заначке были. Сейчас все готово. Лорка баба — будь здоров.
Борис смотрел на черные туфли с чуть стертыми набойками на каблучках и розоватой кожей внутри. Галимбиевский закрыл чемодан с туго вспучившейся крышкой и снова положил его на полати, за ситцевую занавеску. Табуретку отодвинул ногой к печке.
— Пошли, — сказал он Борису.
Подошел к Лорке, приласкался наигранно.
— Хочешь с Лоркой остаться? Она тебя чему-нибудь хорошему научит. Видишь, какая парная со сна. А?
Но Борис пошел к двери.
Галимбиевский сказал ему у ворот:
— Запомни. В субботу, к одиннадцати ночи. Сюда.
Уже светало, а на смену нужно к восьми часам. И Борис почти побежал домой, странно тычась ногами в землю, которая была не на месте.
Борис включил станок. Резец с цепким шипением взял стружку. Самоход бережно потянул его от рук. Борис ладонью почувствовал лощеную плоскость суппорта и подумал о станке, как о живом: «Ты добрый. Надежный. Самый надежный. И при тебе можно думать. Например, о себе и Галимбиевском».
Все сломано в представлении Бориса. Все неосознанно хорошее в его жизни смешано. Устойчивым остался только станок. И еще… Ничего, посмотрим…
Галимбиевский подошел к Борису в обед:
— Что, челка? Вздумал отвалить? А не получится. У тебя хвост прижат. — И, немного помешкав, спросил: — Почему в субботу не пришел?
— Что-то не хотелось, — как можно равнодушнее ответил Борис.
Галимбиевский ничем не показал, что видит его насмешливый вызов.
— Я вижу, парень, ты еще не дозрел. Не вздумай по глупости в тот дом кого-нибудь навести. А то ребята тебя сделают, рубашку стирать не придется.
Борис с напряженной сдержанностью ответил:
— А я ведь из сугробов. Не привыкать падать. Зачем пугать-то?
— А-а-а, ну ладно, — сказал Галимбиевский. — Ночи темные. — И устало улыбнулся, без уличной угрозы, и поэтому — страшно.
Несколько дней подряд Борис оставался после смены. Часами простаивал у заточного станка в шлифовальном цехе. На наждачном камне выточил себе нож из плоского бархатного напильника. Чтобы не застали его за этим занятием, положил возле себя несколько заготовок резцов.
На гранях ножа вынул канавки и отшлифовал на кожаном круге с пастой до холодного зеркального блеска. Ручку набрал из плексигласа. Поподкидывал нож на ладони и удивился, что шлифованный металл быстро настывает. Как тяжелую ледяшку, засунул нож в сапог. Из клуба вечером он возвращался теперь нарочно один. И ему даже нравилось постоянное ожидание встречи.
Взгляд его стал мрачновато-упрям. Он не боялся ночной улицы. Нога чувствовала металлическую тяжесть ножа.
В воскресенье Борис решил прибить крючок на окно. А то открывать нельзя — ветер стекла выбьет. Он стоял на подоконнике и ввинчивал в косяк шуруп. В дверь постучали. Не отрываясь отверткой от шурупа, Борис крикнул: