Мне скажут, я преувеличиваю. Не разобравшись — обобщаю. Нет, я свидетель.
Юрка сказал, что в нашей деревне колхоз «самый лучший». Поэтому Юрка его и выбрал. (Я сама читала в сводках районной газеты показатели по государственным поставкам.) А вон тот колхоз, что в ясный день виден за согрой, — хуже. Определение по тому, что отдают люди. А мне бы хотелось знать, чем они живут, чем сыты. Природу их желаний.
Из своего университетского неведения я словно приблизила глаза к телескопу, сквозь протертую призму зимнего воздуха вижу мельчайшие детали деревенского быта.
Несет холод по полу клуба. Женщины в пальто и пуховых платках грудятся на скамейках поближе к экрану. Парни с девчатами жмутся у холодной стены с пробитыми окошечками. Еще при свете заведующий клубом обойдет всех, обрывая билеты.
Вот уж течет сноп света над головами. Бесприютно мечутся на экране «похитители велосипедов». А кто-то поднимется со скамьи, пройдет к двери, напьется из бачка. Кто-то щелкает семечки себе под ноги, уйдет потом, и останется на полу шелуха с темными пятнами от валенок. Только что-то мало в кино мужчин. И вовсе не оттого, что их нет в деревне.
Бревенчатый магазин рядом с гаражом в центре деревни. С пяти до восьми вечера откинута с двери металлическая закладка.
Мужчины сходят с крыльца с оттянутыми карманами. Это вечера будней. А в субботу… Женщины прямо с работы исчезают на минуту за дверями магазина, и потом из кирзовых сумок выглядывают скромные колпачки бутылок.
Они спешат — к детям, к мужьям. Собираются по-соседски или по-родственному — работа свела вместе. Собираются без необходимости плясать. Собираются, просто чтобы собраться вместе. (Пляшут по праздникам.) К этому не готовятся — к столу всегда есть хлеб, сало, огурцы. Иногда, не раздеваясь, садятся за стол. Начинают пить. Пьют как-то всегда одинаково. Разливают водку в стаканы. Берутся за них молча, ждут с минуту хозяйку.
— Давай… — значительно поощрит кто-то.
Опрокидывают стаканы одновременно, будто цветок разворачивается в разные стороны.
Компаниями в клуб не ходят. Нет потребности привносить в него свою интимную радость, свою невыговоренную обиду. Он чужой им, клуб. Заботы и радости уносятся домой.
Юрка тоже несколько раз приходил домой поздно. Виновато возбужденный, поворачивался ко мне и старался вдыхать в себя. Меня разозлило не то, что он пьян, а маскировка. Сказал, что был у механика.
Я очень медленно выговаривала ему в лицо, чтобы видеть, как долго он может сдерживать дыхание.
— У тебя так много общего с твоими друзьями! В потребности.
— Жаль, что у тебя ничего нет общего ни с кем.
Ладно. Это еще не самое страшное, Юрка. Мне зябко. Мне многое неясно.
Неужели нет большей радости, чем быть пьяным?
27 ноября.
Юрка принес из мастерской стулья — колхозный плотник сделал.
Толстое строганое сиденье и тонкие в коре березовые ножки. Подобран изгиб спинки и бережно, чтобы не тронуть бересту, вдолблены выгнутые перекладинки.
Юрка сказал, что сиденье покрасит.
— Что ты! Это же нежно так. Смолистые доски и черные штришки по стволикам. Естественно и нежно. Старик же это понял. Смотри, он нигде кору на ножках не тронул, даже белая пыльца на спинке.
Я бросила «Огонек» на круглое сиденье, и его синяя обложка рядом с берестой стала холодной и густой.
— Правда, стиль выдержан? Юрка! А почему он такие сделал?
— Я сначала сам строгал. Он все смотрел, сидел в сторонке, курил.
— Ты фуганком-то сучки не сбивай. Шуршепком сначала.
У него там в углу стояли березовые заготовки для граблей. Я из них напилил ножки, хотел тебе сюрприз сделать. Когда начал вколачивать ножки, он ко мне ближе подвинулся.
— Ты что, ножки прям так, что ли?
— Да.
— А ты не ленись. Построгай. А то шелованишь что-то.
— Нет, батя. Жена это у меня… Колхозники из раймага круглые столы везут, а ей они не нравятся. Она мне вот такую табуретку заказала. Я же ему не врал? — Юрка сидел на чемодане, прижавшись щекой к дужке кровати. — Не врал же? — Сдавленная кулаком складка почти закрыла глаз, отчего улыбка его была насмешливой. — Она у меня, дед, хочет быть сибирячкой. Только вот… Не хочет покупать мебель в магазинах.
Тут я перестарался. Ножкой доску расколол. Бросил и хотел уйти.
— Может, ты, дед, сделаешь, а? Я заплачу.
— Жена-то у тебя откуда? Городская?
— Ну да.
— Ишь ты!
— Ну и вот… Упивайся. Угодил?
Юрка стал заворачивать шерстяные носки на ботинки. Колхозники называют его лыжные бахилы ЧТЗ. «Добро. Никогда не сотрутся. Только протекторы меняй, чтобы не буксовали».