— Следующий, — привычно пробубнила практикантка в кабинете ветеринара.
— Можно? — Хайнкель потянула за поводок, и ее пес неторопливо и степенно вошел в комнату.
— Как породу запишем?
— Дворняга. Возможно, метис бельгийской овчарки.
В голубых глазах пса было осуждение. Хайнкель едва не устыдилась.
— Кобель, значит. Прививок нет? Тогда от бешенства, столбняка и чумки надо привить, — практикантка, отчаянно зевая, протянула Хайнкель намордник, — вы пока ему наденьте, а я за вакциной схожу. И запишите его имя в графе «кличка».
Хлопнула белая дверь.
— Понимаешь, сейчас тебя уколют, но это так надо, — попыталась Вольф привычно объяснить собаке происходящее, — чтобы ты не заболел. А намордник — чтобы не покусал. Понял?
«Не понял». Вернулась практикантка, поморщилась.
— Он точно не укусит? Вы пока имя напишите и возраст.
— Да я не знаю, сколько ему лет… — начала было Хайнкель, но практикантка легко ухватила пса за морду, заглянула в уши, пощупала нос и уверенно что-то написала в паспорте. Прививку пес перенес стоически, даже не оскалился ни разу, даже не сглотнул — словно понимал, что болезненный укол не причинит ему вреда.
— Вам следует его кастрировать, — растирая загривок, сказала практикантка. Хайнкель хмуро передернула плечами.
— Зачем?
— Он слишком крупный. Весна будет — не удержите.
— Нууу… можно, конечно, — Вольф не торопилась принимать столь «судьбоносное» решение, но в этот миг пес вырвался из рук практикантки, и с быстротой молнии забился под письменный стол. Оттуда донеслось злобное ворчание.
— Какой прыткий! — не растерялась практикантка и ловко схватила удавку. Наперевес со шприцем она уверенно полезла под стол, — кастрируем, значит… сейчас снотворное…
Из-под стола раздался душераздирающий вопль ужаса. А затем по ветеринарной клинике города Мурау от первого этажа и до чердака пронесся протяжный, тоскливый вой.
— Фрейлейн Кайзер, мы с вами уже вроде бы обсуждали… Матерь Божья! Кто притащил волка в клинику? — на пороге кабинета появился седой невысокий доктор, в белом халате и с мобильным телефоном в руке.
— Волка? — переспросила Хайнкель, и тут же громко возмутилась, — да что вы такое говорите! Это самый обыкновенный кобель! Просто дворняга! Разве волк не отгрыз бы что-нибудь вашей ассистентке уже?
Из-под стола выглянула серая морда. В голубых глазах читалась мольба. «Кастрировать? Меня? Такого замечательного? За что?!» — словно говорил пес.
— Да он скорее волкодав, — доктор сделал шаг назад, — откуда только берутся такие выродки, Святой Франциск… уводите его, уводите! А то распугаете нам всех пациентов. Фрейлейн Кайзер, отдайте ветпаспорт!
…На улице было уже совсем темно. Хайнкель достала пачку сигарет, закурила, потом обернулась. Пес смотрел на нее исподлобья, но не угрюмо, а скорее вопросительно.
— Ну не буду я тебя кастрировать, успокойся, — ворчливо произнесла девушка, и легко потрепала за серым ухом, — пойдем, погуляем, и домой… Волк.
И совершенно отчетливо она услышала облегченный вздох.
На площадке для выгула собак было очень малолюдно. Три йоркшир-терьера со своими скучающими хозяйками, один отчаянный далматин, визгливо лающий на какого-то мужчину, и несколько немецких овчарок. Хайнкель со своим Волком смотрелась по меньшей мере странно: он был в два раза крупнее самого рослого овчара.
— Можешь пойти поиграть с ними, — неуверенно предложила Хайнкель псу, но Волк презрительно оскалился и отвернулся.
Проходивший мимо терьер прижал уши и с коротким визгом отполз к ногам хозяина. Вокруг Волка и Хайнкель постепенно, но верно образовывалось пустое пространство.
— Осторожнее со своим кобелем, — раздался позади них кокетливый женский голос, — у меня сука в течке. Он как набросится — вы не удержите!
Хайнкель осторожно дотронулась до ошейника Волка. Но он даже не взглянул на действительно очень привлекательную — по собачьим меркам — крупную овчарку, которая влюблено следила за псом карими глазами.
— А, он у вас… того?
— Нет, — Хайнкель впервые в жизни разозлилась всерьез по такому ничтожному поводу, — идем, Волк.
Они отправились к тропинке вокруг замерзшего озера. В детстве Хайнкель проводила целые дни, гуляя вдоль этого озера пешком или на велосипеде.
Сейчас здесь веселились любители коньков. Гуляли романтичные парочки, держащиеся за руки. Хайнкель нахмурилась. Ее часто пугала эта одержимость Рождеством. Для большинства людей этот день был не днем рождения Бога, а просто поводом выпить вина и обменяться подарками. Хайнкель же воспитывалась по-другому. Она хихикнула, вспоминая, как в детстве на Рождество убегала в церковь до начала службы и шла к алтарю, чтобы оставить на нем рисунок — свой подарок Иисусу Христу.
Волк ткнулся в ладонь девушки мокрым носом.
— Чего? — спросила Хайнкель, и внезапно услышала откуда-то снизу недовольно-ворчливое бурчание.
Волк уселся на тропинку и принялся возмущаться. Иначе это истолковать было невозможно. Низким басом он долго-долго тянул «ау», потом на его морде появилось отчетливое выражение недовольства.
— Ну что? — Хайнкель пожала плечами, — что ты хочешь мне сказать?
«Сказать? Собака? Определенно, я схожу с ума». Но Волк не успокаивался. Он коротко взвизгнул. На лай это не было ничем похоже.
— Тебе не нравятся все эти собаки?
— Арф! — тихо фыркнул Волк и изо всех сил завилял хвостом — чего прежде никогда не делал.
— Мы поняли друг друга! — Хайнкель стало невероятно весело, — тебя раздражают навязчивые лохматые дамы. И все эти люди.
Хвост Волка чуть не скрутился в бублик, так старательно выражал пес согласие со словами хозяйки.
— Тогда пойдем погуляем одни в лесу.
В самом деле, неужели можно назвать развлечением бросание палки и тоскливое обсуждение достоинств и недостатков местных ветеринаров? А в лесу Хайнкель нравилось. И Волк развеселился: катался по пушистым сугробам, чихая, нырял с головой в снег, изображал охоту на дичь… вдвоем они наперегонки бегали по заброшенным узеньким тропинкам, в шутку боролись.
Вернувшись домой — отряхиваясь от снега в свете оранжевых фонарей, — они снова завалились спать вдвоем на диван. «Надо проверит почту, думала Хайнкель, засыпая, — да-да. Работа, работа… надо… работа».
Ей снился лес. Часы, которые показывали три часа двадцать пять минут. И Волк, снисходительно опрокидывающий их в сугроб одним ударом мускулистой лапы. Впервые за долгое время ощущением ужаса испарилось так же быстро, как и появилось — так быстро, что Хайнкель даже не проснулась.
— Видел, Волк? Это елка рождественская. А это игрушки, — Хайнкель дала псу понюхать стеклянный шарик, — этим игрушкам уже много лет, их еще моя бабушка покупала, а может, даже ее бабушка.