Еще один мужчина, который ушел, не попрощавшись. Не то, чтобы очень жалко, но отчего-то Хайнкель Вольф очень захотелось тоскливо завыть в углу, рассказывая всему миру, как несправедлива — в очередной раз! — оказалась жизнь. «В конце концов, Господь, ну хоть на этот Новый Год можно было нормальный подарок организовать?» — пыталась Хайнкель возроптать хотя бы на равнодушные небеса. Но и в этот раз — как и прежде — не получалось.
Хлопнула входная дверь. Отряхиваясь от снега, в прихожую вошел Ганс. Пальто Михаэля было ему узко в плечах, а штаны, наоборот, велики, но оборотень не обращал внимания на свой внешний вид. Хайнкель, припавшая к двери, ощутила внезапную слабость в ногах.
Словно почуяв ее странное состояние, Ганс неуверенно замер, потом снял пальто, под которым был старый растянутый свитер.
— Я не мог позвонить, у меня телефона нет, — проговорил он, и отряхнулся еще раз.
Она только покачала головой. Ганс бережно вынул что-то из-за ворота свитера. Сначала проворчал что-то, затем протянул ладони Хайнкель. На его руках сидел крошечный белоснежный котенок.
— Вот.
Хайнкель не двинулась с места. Котенок мяукнул — еще совсем детским голоском пискнул.
— Это подарок.
«Святая Магдалина, я, кажется, онемела».
— Я люблю кошек, — Ганс чуть наклонился — по его глазам пробежался блик от гирлянды за окном, — Хайнкель?
«И еще, кажется, немного втюрилась. С кем не бывает».
— Хайнкель?
Никогда прежде, никогда раньше никто не называл ее по имени с такой нежностью. Как ее угадала в ровном голосе Капитана Хайнкель, она и сама сказать не могла. А может быть, это он сам внушил ей — при помощи телепатии или иных способностей оборотня. Гадать не хотелось.
Нереальность. Уют необустроенной квартирки, разноцветные лампочки гирлянды. Свернувшийся на коленях белый котенок, которого Хайнкель еще не придумала, как назвать. Двадцать три минуты до нового года. Двадцать две. Двадцать одна.
В сущности, рассуждала Хайнкель, жизнь выдавала и не такие кульбиты. Это — как заглянуть в полутемную комнату с прошлым, а потом навсегда закрыть дверь. Жить прошлым нельзя.
— На центральной площади Вены уже собрались радостные жители и гости столицы…
Двадцать минут ровно. Хайнкель зажмурилась.
…Писк, очень противный писк. «Разряд! Не дышит. Разряд!». Хайнкель помнила. Энрико. Она молилась за Энрико. Не за Максвелла — она прекрасно понимала, сколько бед натворил из-за своего тщеславия архиепископ. Но Энрико был не таким.
— Пожалуйста, Господи… — шептала Хайнкель, хоть и понимала — Он не слышит ее, не хочет слышать.
«Три двадцать шесть. Зафиксируйте время смерти». И вышедший доктор в белом халате: «Мы очень сожалеем…». И случайно замеченный вампир, принадлежащий леди Хеллсинг — точь-в-точь как и Хайнкель, обессилено привалившийся к стене приемного покоя.
А потом были похороны, потом был психотерапевт и долгие ночи, полные тревожных снов — и, наконец, увольнительная с приказом о выплате компенсации и назначении пенсии…
Когда очень много глотаешь соленой влаги слез, когда слишком много подставляешься по удар — не все ли равно, каким будет следующий поворот? Не перестаешь ли верить в подарки судьбы? Хайнкель Вольф привыкла ждать подлянки от жизни, и обычно жизнь никогда ее не обманывала; но все же и эта страница прошлого оказалась закрыта и припорошена нежным рождественским снегом.
Пятнадцать минут. Хайнкель открыла глаза.
Если допустить, что в жизни циничной, скучающей, самой обыкновенной наемницы случаются чудеса — определенно, настал миг чуда. «Хотя ничто не предвещало, — вздохнула девушка про себя, — обычная лохматая дворняга, виски с колой и разбившиеся черные очки». Ганс фыркнул. Отчего-то Хайнкель сразу поняла, что он «прочитал» ее последнюю мысль. Она залилась краской. Получается, он мог читать ее мысли и раньше?
«Что за вздор, — Хайнкель зябко поежилась, и отвернулась, — подумаешь, какой неженка! А что я должна была подумать? Что передо мной породистый оборотень с родословной до времен Иуды Искариота?».
— Я гораздо моложе, — раздался низкий голос от окна.
Восемь минут.
— Ганс, открой…те шампанское, пожалуйста.
Золотистые пузырьки бодро играли в высоких бокалах. Клетчатый диван заскрипел, когда Капитан сел рядом с Хайнкель. Белый котенок замурчал.
В доме напротив все встали, готовясь торжественно приветствовать новый год. Пять минут.
— В животном существовании есть свои преимущества, не так ли? — не отрывая взгляда от бокала с шампанским, тихо произнесла Хайнкель, пытаясь удержать нервный смех, — можно узнать то, чего никогда не узнаешь, пока остаешься человеком.
Она не ждала ответа — его и не последовало.
— Две минуты.
«Ну скажи уже хоть что-нибудь! Я же не сумасшедшая!». Хайнкель поставила бокал на стол.
— Чертовщина какая-то, — она встала с дивана и нервно заходила по комнате.
«…свои преимущества…».
— Тридцать секунд, — спокойно констатировал Капитан, щурясь, и кивнул в сторону окна.
Двадцать. В доме напротив замерли в предвкушении.
— С новым годом, — пробормотала Хайнкель, и бокалы — ее и Ганса — легко соприкоснулись даже без звука.
«…преимущества…».
— Ну к дьяволу эти традиции…
Она все-таки опередила оборотня — они даже легонько стукнулись носами за мгновение до того, как сорваться навстречу друг другу, как изголодавшиеся цепные псы.
Или как волки.
Продавленный диван, салют за окном, шум и гам, песни.
Хайнкель вновь открыла глаза. Ничего не изменилось. Или почти ничего. Наступил еще один новый год — сколько их было до этого дня! Разные, непохожие, с запахом снега, елок и шампанского. И все же было одно отличие.
Его звали Ганс Гюнше. Или Капитан. Она назвала его Волком, и не ошиблась.
— Ты линяешь, — лениво прошептала Хайнкель, проводя по дивану рукой, — это твоя… вчерашняя шерсть.
Оборотень ухмыльнулся, оскалив зубы.
— В этом году весна наступит очень рано, — ответил он, и натянул почти до подбородка плед — наружу у Хайнкель торчал только нос, — спи.
— Хочешь, я почешу тебе за ухом? — предложила сонно Хайнкель, и услышала уже ставшее родным утробное ворчание.
Запах хвои, меда, карамели и снега. Легкое почесывание за ухом Ганса, который не стал возражать — на его умиротворенном лице расплывалась блаженная улыбка. Хайнкель показалось — на мгновение — что его губы сложились в слово «Прекрати».
«Правда ли, что волки создают пару на всю жизнь?».
— А правда ли то, что ты написала на стекле? — внезапно спросил Ганс, открыв глаза и приподнявшись на локте.
Хайнкель показалось, что она целую вечность молчала перед тем, как сказать «Да». Капитан кивнул и улегся на свое место обратно.
— Спи.
Снегопад за окном усиливался.