— Так поступают те, у кого нездоровые представления об отношениях, — неохотно поясняет Морозов. — По разным причинам. Травмирующее окружение в детстве, дурная наследственность и так далее. Хотя это их не оправдывает, когда они становятся взрослыми… — и, помолчав, отрывисто спрашивает: — Он тебе нравился?
Так сильно, как ты — никогда, эхом откликается в сердце мгновенный ответ, но вслух я его не произношу.
— Поначалу да. Он казался симпатичным и внимательным, — смущенно пожимаю плечами. — Но когда перестал притворяться, я поняла, что ошиблась. Мне понравилась всего лишь его маска… образ харизматичного, общительного и чуткого человека…
Такого, как ты, Морозов. Такого, как ты и только ты.
— Ясно, — роняет он после короткой паузы. — Если будет еще тебя беспокоить, скажи мне. Я разберусь с ним. — Некоторое время я чувствую на себе его теплый изучающий взгляд, а потом слышу: — Видел твое столкновение. Сильно ушиблась?
— Не особо. Больше испугалась.
— Не бойся. Больше я тебя одну никуда не отпущу.
Услышав такое, я быстро смотрю на Морозова. Он улыбается, но синие глаза этой улыбки не отражают. И поди пойми — пошутил он так сейчас или сказал всерьëз.
Глава 23. Миссия с сюрпризом
Весь остаток времени в первый день и в полноценный второй Морозов терпеливо обучает меня правильно держаться на горных лыжах. Особенно — технике торможения и поворотов — так называемым «плугом».
Мне никак не дается этот навык, но без него вставать на лыжи нет смысла. Жаль, что дико ноющие от непривычной нагрузки мышцы не хотят этого понимать.
На второй день, в очередной раз плюхнувшись на пятую точку, я начинаю взирать на свои ноги, запутавшиеся в ненавистных лыжах, с унылой тоской.
— Может, я буду просто той самой девушкой, которая боится скорости и горных трасс?
— В следующий раз — обязательно, — с улыбкой в голосе отвечает Морозов. — Но только не сейчас, когда нам нужно навести мосты к заказчику, обожающему горнолыжку до умопомрачения.
Единственный момент, который скрашивает эту спортивно-физическую пытку, это когда я неуклюже выполняю поворот этим самым «плугом» и случайно делаю подсечку лыжам самого Морозова. Совершенно неожиданно для нас обоих.
— О!.. — испуганно успеваю выдохнуть и чувствую, как мои ноги по инерции заезжают крест-накрест вокруг правой морозовской ноги.
Бух!
Падаем на снег мы уже вместе, как единое целое, со стороны напоминающее многоногую и многорукую каракатицу. Лежу под ним, тяжело дыша и уже не могу понять, где заканчиваются мои лыжи, а где начинаются его.
Морозов дышит не менее учащенно, хотя натренированность его организма должна была бы, по идее, нивелировать такую незначительную короткую нагрузку. Даже учитывая выплеск адреналина.
— Кажется, тренировку пора закруглять, — тихо говорит он, не спеша подниматься.
И смотрит прямо на мои губы.
Ой…
— Да, — соглашаюсь почти беззвучно и судорожно сглатываю слюну.
Во рту сухо, как от дикой жары, и это так странно ощущать, ведь вокруг один лишь холодный, очень холодный снег…
Смотрю в яркие синие глаза Морозова, почти не дыша.
Вот сейчас он усмехнется… отведет взгляд в сторону… а потом легко встанет и подаст мне руку…
Горячий жадный поцелуй накрывает мои губы так неожиданно, что глушит мой изумленный ах целиком и полностью. Следом приходит волна ошеломляюще мягкого тепла. Она прокатывается изнутри во все стороны, зарождаясь сразу и в животе… и в сердце…
Настоящий синхронный отклик, когда душе и телу одинаково радостно от происходящего.
— Ника… — шепчет Морозов, чуть отстранившись, и вглядывается в мое лицо. — Не удержался. Не смог удержаться. Такая строгая, невинно-сладкая… Знаешь, ты напоминаешь мне дитя природы. Чистая, как первый снег… самое невозможное существо в моей жизни…
Я завороженно смотрю, как двигаются его губы. Такие четкие. Такие иронично-улыбчивые. И произносят такие красивые слова…
Интересно, а сколько раз он говорил такое же другим девушкам?..
Например, Павлине.
Я тяжело вздыхаю и легонько толкаю широкую грудь Морозова, чтобы встать. Он позволяет мне это сделать, не спуская глаз и следя за каждым движением. Прямо как огромный белый кот, который только секунду назад мурлыкал, ластился и казался домашним… а затем вдруг оказался диким, хищным и голодным.