Это так хорошо! Так бесконечно сладко…
В какой-то момент я как будто взлетаю и становлюсь совсем невесомой. Парю на волнах блаженства и ощущаю себя, как никогда, живой несколько долгих драгоценных секунд…
А потом резко падаю обратно, обессиленная и счастливая.
Так и лежу вместе с Морозовым, который тяжело дышит со мной в унисон, придавив меня к полу своим телом, словно пойманную бабочку.
Постепенно его дыхание становится спокойнее и глубже. Вот только когда я уже начинаю засыпать, он вдруг снова шепчет в сонной полудрёме своему мрачному прошлому:
— Не играй больше так со мной… Из-за тебя я стал седым, милая.
Глава 33. Больница
Появление вертолёта пробивается сквозь сон нарастающим шумом в ушах.
Сквозь толщу снега, покрывающего площадку для кемпинга и домик, он кажется приглушенным, но я всё равно просыпаюсь очень резко и тру воспаленные глаза. От слез, с которыми я уснула ночью, ресницы совсем слиплись.
А вот Морозов на шум вообще не реагирует.
— Они здесь! — кричит чей-то голос совсем рядом.
«Спасатели…», — мелькает в голове равнодушная мысль, а затем начинается сплошная суета.
— Молодцы! — хвалит кто-то, заметив тонкую щель в двери всё ещё горячей бани. — Грамотно поступили! — и орёт, пробегая в обратную сторону: — Эй, спонсорам сообщите, что поиски увенчались успехом! Пусть успокоятся, а то совсем за ночь нашего главного зае…
Обрывок его фразы исчезает вместе с ним уже снаружи.
Нас поднимают, укутывают большими тёплыми пледами… тащат в кабину вертолёта, задают вопросы и вертятся вокруг, стараясь продиагностировать наше состояние на ходу какими-то жужжащими и пищащими приборами.
Я сижу в депрессивном оцепенении.
Мне так хреново, что вообще ничего не хочется, даже шевелиться. Отвечаю односложно, уставившись в окно, и чувствую себя просто ужасно. И физически, и морально. То, что случайно сказал Морозов сразу после нашей неоднозначной спонтанной близости, настолько выбило из равновесия, что до сих пор не могу нащупать в себе точку опоры.
Мне ведь казалось, что он покончил со своими чувствами к Павлине… Неужели так глупо и обидно ошиблась?
В его словах было столько скрытого болезненного надрыва!..
Он был как трещина в глубине идеально гладкой поверхности льда, которую замечаешь только в тот момент, когда она превращается в предательский разлом под твоими ногами. И ты проваливаешься… падаешь в мерзлый омут проруби, парализованная сознанием своей глупой наивности.
Жалкая, доверчивая Снедурочка…
В больнице нас размещают по отдельности.
Меня после дотошного обследования направляют в общую палату стационара, а вот Морозова забирает целая делегация врачей и сразу укатывает в реанимационное отделение.
Я успеваю услышать только их краткие переговоры в духе: «Повезло, гипотермия почти отошла… но это после недавней ЗЧМТ?.. Рискованно… Надо МРТ проверить, да… кто-нибудь, наберите его лечащего врача, пусть весь анамнез перешлет!»
Мной занимаются гораздо более спокойно.
Медсестра берет анализы, отводит в душевую, а потом вкалывает что-то общеукрепляющее и укладывает на койку. Но эта обыденная безэмоциональная забота, которая снимает с меня какой-то груз ответственности за саму себя, действует как бальзам на душу.
О Морозове я стараюсь не думать.
Потому что в своих ошибках и заблуждениях насчёт него виновата была только я сама, а он ни при чем.
Абсолютно.
Тем более что находился в таком невменяемом состоянии. Не удивлюсь, если он придёт в себя и вообще не вспомнит, что между нами что-то было, пока он мысленно блуждал в мираже своего бреда.
Стал седым из-за Павлины…
Нет, нет, нет! Не хочу об этом думать. Не хочу гадать, что она такого сделала, из-за чего он поседел! Потому что только самые концентрированные, искренние и глубокие чувства способны довести мужчину до настоящего эмоционального потрясения, от которого может произойти нечто подобное. Вряд ли такие сильные чувства способны просто так пройти. Они самые живучие.
И понимать это больно.
Господи, как же больно…
Я крепко зажмуриваюсь и накрываю лицо подушкой, чтобы заглушить всхлип. Не хочу, чтобы на меня обратили внимание скучающие соседки по палате. Задерживаю дыхание, медленно выдыхаю…
А потом слышу вдруг над головой:
— Нова Вероника — это вы?
Быстро вытираю предательские слезы подушкой и отодвигаю ее в сторону. Возле моей койки стоит врач. Солидный и пожилой, с серым от усталости лицом и двумя выдающимися залысинами.