Сердце сжимается от сочувствия к нему, и Морозов мгновенно это просекает. Наверное, по моим глазам.
— Если ты пришла из жалости к больному, Ника, — ровно произносит он, — то я в этом не нуждаюсь. Не надо заставлять себя общаться со мной, если ты этого не хочешь.
— Нет, Матвей, ты ошибся, — я качаю головой и слабо улыбаюсь. — Вообще-то мы с тобой оба… ошиблись.
Моя улыбка действует на Морозова так, будто его по голове дубиной ахнули. И он впивается в мое лицо интенсивным ищущим взглядом, от которого мне становится неловко. И жарко. Слишком жарко…
Блин, кажется, я покраснела, как распоследняя школьница!
— Ошибся, да, — повторяет он со странными интонациями. — Именно об этом мы с тобой говорили в больнице. Но не договорили. И я очень ценю то, что ты нашла в себе силы продолжить нашу беседу, несмотря на обстоятельства. Ника… я хотел кое-что спросить. Точнее, пообещать тебе…
Морозов обрывает себя коротким тяжелым вздохом, заметно тяготясь тем, что собирается сказать. Делает несколько шагов к краю сцены и, мрачно пнув по дороге кусок последней электрогитары, спускается ко мне.
— Так спросить или пообещать? — с каждым его шагом я всё больше нервничаю и чувствую, как стройная цепочка мыслей превращается горячий взволнованный кисель. — Что именно?
Он останавливается в метре от меня и стоит там, сунув большие пальцы рук в карманы своих сногсшибательно сексуальных джинсов. Его обнаженный торс всё еще покрыт сверкающими каплями воды… и я ловлю себя на постоянном сползании взгляда к его широким плечам и сильным рукам с мужественными очертаниями отлично развитых бицепсов.
— В ту ночь, когда я заставил тебя… быть со мной, — напряженно цедит Морозов сквозь зубы, — мы не предохранялись. И если вдруг ты обнаружишь, что беременна, то мы должны обсудить этот вопрос вместе.
— Матвей, нет, — мягко возражаю я. — Ни о чем таком и речи быть не может.
Он мрачнеет еще сильней и, похоже, снова неверно понимает мои слова.
— Ника, ну прости меня. Понимаю, как тебе тяжело, но…
— Потому что ты меня не заставлял! — повышаю я голос. — Между нами вообще толком ничего не было, понял? Ну, то есть… было немножко… — спотыкаюсь я и скомканно-смущенно подытоживаю: — …но не то, чтобы полноценно!
Пристальный взгляд Морозова приобретает сходство с лазером. Он даже моргать перестает совсем, смотрит и смотрит, будто не веря мне. Потом медленно сообщает:
— Я помню твой голос, Ника. Ты просила перестать, но я тебя не слушал. А когда мы с тобой встретились в больнице, ты смотрела на меня, как на предателя. И боялась.
— Никого я не боялась, просто нервничала! — с жаром возражаю я. — А смотрела на тебя так совсем из-за другого момента! Довольно обидного сразу после нашего интимного сближения, между прочим…
— Какого момента? — сдвигает брови Морозов, все еще сверля меня пронзительно-изучающим взглядом.
Но я-то вижу, как его лицо с каждой секундой всё больше светлеет! Как будто пасмурные тучи рассеиваются на бледно-зимнем небосклоне.
— Это насчет Павлины, — неохотно поясняю ему. — В ту ночь ты нас перепутал и упоминал ваши отношения в прошлом. А потом перед тем, как вырубиться, ты сказал, что поседел из-за меня. То есть… в смысле, из-за нее. Это правда?
Морозов вдруг с шумом выдыхает и трясет головой, как пёс, избавляющийся от досаждаюшего ему репея.
— Подожди, Ника. Я отвечу тебе, обещаю, но… подожди. Мне надо, как бы это сказал Макс… — усмехается он сам над собой, — …перезагрузиться.
— Хорошо, — кротко соглашаюсь я, глядя на него преданно ожидающими глазами.
Он в два шага вдруг оказывается рядом, будто его примагнитило. И требовательно обхватывает мои плечи большими горячими ладонями. Синие глаза так и горят, аж прожигают насквозь.
— Так… мне жизненно необходимо еще раз это услышать, поэтому повтори, Ника. Повтори для меня, радость моя! Ты… была со мной добровольно? Точно?
— Точно!
— И не жалеешь? — допытывается он.
— Вообще-то жалею, — признаюсь я и при виде опасного выражения его лица быстро добавляю: — Жалею, что у нас было всё только на уровне обжиманий. Очень приятных, конечно, но…
— Но?
Он притягивает меня ближе, и мое настроение внезапно приобретает какой-то особенный, непривычно игривый оттенок. Как это бывает у некоторых людей, которые долго балансировали на тонкой грани сильного стресса.
Поэтому я с облегченной шутливостью отвечаю:
— Но… если уж будить в девушке женщину, Матвей, то делать это надо качественно, на все сто процентов. А не так… э-э… поверхностно, как ты!
Мой первый и единственный опыт женской провокации срабатывает просто на ура. Глазом моргнуть не успеваю, как оказываюсь в объятиях Морозова. И тело сразу начинает просто плавиться и пылать от блаженства этого сладкого плена.