Миша покосился на меня, прищурившись.
— Это должен давать понять мужчина, — заметила я глухо.
— Я намного старше тебя, а ты временами сущий ребенок. Решил не давить авторитетом и предоставить возможность самой дозреть до мысли о семье и общих детях. Вот и ждал, когда дойдешь, а дождался разрыва и непонимания. Ну и претензий до кучи.
Я потерла лоб, вздохнула. Неужели же из-за собственных поспешных суждений и принципов так все запутала? Сделала больно самой себе… И Мише…
— Чтоб ты знала, — Воронов выразительно посмотрел на меня, подняв вверх указательный палец. — Я люблю тебя и хочу всего, что ты способна мне дать. Но жениться не хочу…
— Вот! — я перебила его, всплеснув руками.
— В ближайшие месяцы, — усмехнулся этот провокатор. — Свадьба — это церемония, которую всесторонне нужно обдумать, обсудить. Никакой спешки, никакого «по залету», только четкий план. Я, к примеру, без понятия, что хочу от свадьбы сам и что хочешь ты.
Открыла рот, но так и не нашла слов. А Воронов продолжал:
— И я не найду причины, с чего ты меня приписала к модным ныне чайлдфри? По-моему, отцовство — замечательное последствие отношений с любимой женщиной, которую видишь рядом. Так с чего? Это интересный вопрос, который намерен прояснить.
Я отвернулась к окну, промолчала.
Все смешалось, связалось в такую абракадабру, превратилось в пресловутый ералаш и перевернулось с ног на голову. Я не могла ошибиться в своей оценке произошедшего, не могла ослышаться тогда, но… Ошиблась, поняла все превратно. И как теперь быть?
Для начала уложить в сознании новую реальность. А она укладывалась с трудом…
— Опыт показывает, — заговорил Воронов, не дождавшись от меня каких-либо объяснений, — что бесполезно тебя просить рассказать, в чем дело. Значит, сам буду копать.
Я, кусая губы, хранила молчание, смотрела в окно на то, как быстро опускающаяся на городские улицы тьма преобразует их тоннели света, падающего из фонарей.
— Итак. Уверен, что это что-то, из-за чего, собственно, ты ушла, случилось не в тот день, а накануне. — Пауза. Почувствовала цепкий взгляд мужчины на себе.
— А накануне, вроде, все было нормально. Все как обычно. Встали, позавтракали. Я помню, ты в тот день уговаривала меня попробовать цикорий и даже обещала какой-то сюрприз за мою отвагу. Я отказался и сказал, что сюрприз и так получу. Но не в этом же причина твоей страшной обиды?
Новая пауза. Вновь он изучает мою реакцию. Я же продолжала сидеть, отвернувшись, затаив дыхание.
— Нет, не в этом. Потом мы работали. Я тогда пораньше освободился и поехал домой. Ты сказала, тебя не ждать, мол, много дел. Дел действительно было много. Ты готовила для Матвея презентацию. Он в них полный профан. Алина бы помогла, но на неделю взяла отпуск. Так что здесь все сходится.
— Так. Что дальше?.. Я позвонил тебе, захотел тебя встретить, но ты сказала, что уже практически рядом с домом. Теоретически ты могла кого-то встретить по дороге. Или с кем-то поговорить. Или что-то произошло еще в офисе. По какой-то причине из своего возвращения ты сделала тайну. С чего бы?
Я нервно царапала ногтем кожу сумочки, невидящим взглядом смотрела в темноту за окном.
— У тебя удивительная память, — заметила вполголоса.
Конечно, можно было бы рассказать, но было так неловко… И стыдно за себя, свою поспешность, желание сохранить лицо.
— Я три месяца ворочал в голове все эти события, солнце мое, — усмехнулся Воронов. — Пытался найти ответ на вопрос почему. Естественно, что помню все до мелочей.
«Помнит ли?» — усомнилась я. Под ложечкой засосал страх, скрутилось волнение.
— В общем, я решил реабилитироваться хоть как-то и внести свою лепту в приготовление ужина. Отправился чистить картошку. Усердствовал вовсю, когда пришла ты. Вполне себе довольная. Даже с моим отцом тогда поговорила. Притворялась, а у самой кошки на душе скребли?
Миша внезапно прервался. Бросил на меня очередной испытующий взгляд. Внутри все сжалось стальным льдом.
— А могло ли быть так, чтобы… Отец ведь тогда снова оседлал своего любимого конька. Могла ли ты услышать?..
Щеки загорелись румянцем. Я пошевелилась, поправила волосы, спросила насмешливо, но голос предательски дрогнул:
— Подслушать, хочешь сказать? — Покосилась на спутника с полуулыбкой.
Воронов внезапно надавил на тормоза. Если бы не ремни безопасности, дело бы для обоих кончилось ушибами. Мужчина свернул на обочину, заглушил мотор.
Мы уже были на выезде из города. С обеих сторон трассы призрачным частоколом высились березы, вдали устремлялись вверх огни развязки.
Миша повернулся ко мне, посмотрел испепеляюще, с жестким обвинением в глазах. Я инстинктивно подобралась, хоть и горела со стыда.
— Поправь меня, если я ошибаюсь, Олеся, — прорычал он. — Ты за чистую монету приняла все эти наши подначки, эту скверную комедию, которую мы столько лет уже разыгрываем с ним, что привыкли и сделали традицией. Усомнилась во мне, в нас с тобой. А потом малодушно ушла, решив, что гордая королева не закатывает скандала, а делает вид, что все в порядке и все идет по плану. Так?
— Поставь себя на мое место, — ледяным тоном ответила я, не отводя от мужчины взгляда, сжав в кулаки похолодевшие пальцы. Стук сердца набатом отзывался в висках.
— А ты поставь себя на мое!
— Ты мне ничего не обещал и не говорил, что любишь. Где основание не верить твоим словам в разговоре с отцом?
— А ты никогда не слышала, что замалчивать проблему нельзя? Почему ты меня прямо не спросила?
— Потому что!
— Чудесный ответ!
Тяжело дыша, мы зло уставились друг на друга. У меня звенело в ушах, а внутри все бурлило, так что представлялось: я или сойду с ума сейчас, или не выдержу — выскочу вон, на мороз и ветер, чтобы остыть.
Просто случайность, мелочь, пара фраз не вовремя, а какой резкий поворот сразу в двух судьбах.
И надо быть объективной: и тогда, и сейчас я имела смутные представления о том, какие у Миши отношения с отцом, ведь Воронов вечно говорил, что он с родными на разных берегах. Да, они редко касаются серьезных тем и временами любят дразнить друг друга, но в тот день я даже не вспомнила об этом.
Я отвела взгляд от взбешенного мужчины, выдохнула и, потерев лоб, посмотрела на часы.
— Мы опаздываем, — в который раз напомнила ровным хриплым голосом.
Перепалка оставила меня без сил, по телу разливалась болезненная опустошающая слабость.
— И хрен с ним! — огрызнулся Миша. — Я во все это ввязался только ради этого разговора. Получил, что хотел, и убоялся своих желаний.
Мы помолчали.
— Я жутко, зверски злюсь на тебя, Леся, — спустя долгую минуту произнес Воронов, стукнув по рулевому колесу.
— Не новость. И если тебе станет легче, действительно чувствую свою вину. Но, Миш, у нас есть дело. Давай сконцентрируемся на нем.
— Черт бы все побрал, — процедил мужчина и вновь завел мотор.
И больше мы не проронили ни слова, хранили молчание до самого коттеджа. Я почти сразу же оставила попытки разобраться в себе, а также в том нагромождении обломков, среди которых лавировали блуждающие огни надежды, — так мне представлялась теперь собственная жизнь. Мне было и горько, и смешно, и легко, и невыносимо одновременно.
Что касается Миши, то его совершенно точно отпустило не сразу. Сосредоточенный, с ощутимо исходящими от него волнами сдерживаемой ярости, он вел машину, не отвлекаясь ни на меня, ни на трезвонивший время от времени телефон.
Более или менее собой он овладел, когда мы, одолев последний поворот, остановились у дома, украшенного фонариками столь сказочно, что невольно залюбовалась. Мягко сиял рыхлый снег, пространство вокруг словно плыло в золотистом теплом свете, который шел из освещенных окон и прожекторов, закрепленных на соснах. Пожалуй, такая картина вполне могла послужить иллюстрацией к какой-нибудь волшебной истории из детской книжки. Не хватало только главных персонажей: шагнувших из леса Снегурочки и Деда Мороза.