СНЕЖЕНЬ
Рина Михеева
Алёна всегда любила зиму, всегда, сколько себя помнила.
Конечно, весна прекрасна пробуждением жизни, лето — восхитительно её цветением, а осень великолепна своей тихой задумчивостью и невероятными красками, но зима… Зима похожа на волшебный сон, в ней есть что-то загадочное и мистическое. Снег преображает мир, возвращая ему первозданную чистоту и надежду на то, что всё можно начать сначала, что чудо благих перемен — возможно.
Конечно, ребёнком Алёна не задумывалась об этом, но она это ощущала. А ещё очень любила зимние вечерние прогулки. Ведь в другое время её укладывали спать раньше, чем на небе появлялись завораживающие звёздные россыпи.
Память о тех зимних вечерах, когда они тихо гуляли с мамой, и Алёна до боли в шее смотрела и не могла насмотреться на густо-синее или почти совсем уже тёмное небо, усеянное бесчисленными звёздами, когда они вместе с мамой искали Большую и Малую Медведицу, когда фонари превращали заснеженный мир в волшебную сказку… — эта память осталась с ней навсегда, и именно поэтому она так любила зиму.
Не за снеговиков, не за лыжи и санки, — за волшебство, за веру в чудо, которая просыпалась в ней именно зимой. И, может быть, не только в ней, не случайно же Новый год отмечают зимой. Начало новой жизни длиной в двенадцать месяцев, когда всем так хочется верить, что эта новая жизнь будет лучше, чем прежняя, и принесёт что-то прекрасное…
Только в этом году Алёне в сказку плохо верилось. Осенняя депрессия, являвшаяся, как по расписанию, в конце осени, когда дни уже коротки, разноцветье листьев облетело, а снега ещё нет и всё кажется безнадёжным и мрачным, в этом году не хотела уходить и после первых снегопадов. И после вторых — тоже… Вообще уходить не желала. Может, решила, что с ней Алёне не будет настолько одиноко? Раз уж у неё всё равно никого нет, кроме депрессии…
Маму сбила машина три с лишним года назад, бабушки и дедушки умерли, немногочисленных хороших друзей разметала по другим городам жизнь. А она осталась здесь, в небольшом провинциальном городке, в своей маленькой одинокой квартирке.
Отец два года назад снова женился и ушёл жить к жене. Татьяна казалась хорошей женщиной, и Алёна была рада, что у отца всё хорошо, но сойтись с его избранницей у неё не получилось. Вроде бы они обе старались, но как-то натужно это у них выходило, постоянно чувствовалось напряжение, настороженность, будто два зверя ходили кругами, присматриваясь друг к другу. И бросаться не хочется, и спиной повернуться страшно.
А после того как Татьяна забеременела, Алёна и вовсе стала чувствовать себя чужой в их квартире, кем-то вторгающимся из другой, прошлой жизни, кем-то, отнимающим у беременной женщины чувство уютной безопасности. Не хотела Алёна у неё ничего отнимать, хотя в глубине души сознавала: да, она не до конца смирилась с тем, что другая женщина заняла место мамы, и, видимо, Татьяна это чувствует.
Алёна навещала их всё реже, хотя отец всё время звал, но она отговаривалась какими-то делами, туманно намекала на личную жизнь, и папа, вздохнув, прощался. Кажется, он чувствовал себя виноватым. Плохо это, неправильно. Но Алёна не знала, как выйти из заколдованного круга и вернуть простоту и тепло в их отношения. Ведь так, как было при маме, уже никогда не будет… А выстроить что-то новое — тяжело. И нужно ли? Не лучше ли просто оставить отца и Татьяну в покое?
Личная жизнь, между тем, не складывалась. Двадцать семь лет, пора бы! Или уже поздно? Нет, для кого-то, конечно, и сорок, и пятьдесят, а то и того больше — не препятствие. Но Алёна тяжело сходилась с людьми, а с мужчинами — в особенности.
Привлекательная сероглазая блондинка, она нравилась мужчинам, но была… несовременная, что ли? Хотела настоящего чувства, родства душ, романтики в конце концов! И не умела делать первый шаг, если ей кто-то нравился. А те парни и мужчины, что готовы были сами проявлять инициативу, хотели совсем другого. Душа Алёны их мало интересовала, скорее радовало, что у неё есть своя квартира, но зря радовало, она никого к себе не пускала. Раз душа им не нужна, то и в квартире делать нечего!
Может, теперь другое время и так нельзя… А как можно?! "Привет, ты мне нравишься, к тебе или ко мне?" Нет. Лучше одна. Одиночество вдвоём — оно ведь ещё больнее. Такой опыт в её жизни был, и повторять его не хотелось категорически, хотя иногда… иногда казалось, что надо попробовать снова, только бы не возвращаться в пустую квартиру.
И вот — опять зима. Но на этот раз она не привела с собой веру в сказку. Наверное, Алёна устала верить. Было грустно смотреть на искрящуюся красоту утопающего в снегу городка, на разноцветные гирлянды, на ёлки и ёлочки, появлявшиеся повсюду от городской площади и парка до небольших магазинчиков.
В этом году она решила не ставить ёлку, не украшать квартиру. Не хотела. Лучше не делать этого, чем потом… убирать ёлочные игрушки в коробки, сдерживая слёзы, потому что зимнее чудо обошло её стороной, и ей всё так же одиноко и холодно на душе.
Лучше сделать вид, что праздник её не касается. Просто выходные, возможность посидеть в кресле с книгой, посмотреть в Сети какой-нибудь фэнтези-сериал, запивая приключения героев чашкой какао. Да, так она и поступит. Даже готовить ничего такого — праздничного — не будет.
Тридцать первого января, постаравшись поскорее ускользнуть с работы, а точнее — от праздничного стола и бесконечных, набивших уже оскомину дежурных поздравлений, Алёна брела домой, прикидывая, хватит ли ей продуктов до того времени, как магазины начнут нормально работать. Кажется, у неё и хлеба-то кот наплакал, да и творог вроде закончился. Может, йогуртов купить?
Давиться в автобусе не хотелось, погода установилась хорошая — минус пять, не скользко, не холодно, только и гулять, поэтому до дома Алёна добиралась долго, механически переставляя ноги, пытаясь подавить тоску, которую пробуждали в ней спешащие, взбудораженные предпраздничной суетой прохожие. Кто-то тащил домой полные сумки, кто-то уже начал праздновать: весёлые компании попадались всё чаще, вызывая беспокойство. Нетрезвые молодые люди, сбиваясь в стаи, могут быть опаснее бродячих собак! Но пока всё было достаточно мирно и невинно.
Пока дошла до дома, почти совсем стемнело, горели фонари, витрины магазинов, праздничная иллюминация, какие-то мигающие, сверкающие китайские игрушки, продававшиеся с рук, и всё это жизнерадостное сверкание вызывало у неё тоску, создавая впечатление, что только она одна чужая на общем празднике. Умом Алёна понимала, что это не так. Есть много одиноких людей, есть много таких, которым куда хуже, чем ей, больных, несчастных. Но с грустью своей она ничего не могла поделать. Все встречные были причастны к общей тайне ожидания чуда, а она — нет, впервые в жизни.