До встречи оставался ещё час. Мягкий сентябрьский вечер опускал своё покрывало на жужжащий улей столицы. Последние блики заходящего солнца играли в сказочной пестроте куполов Василия Блаженного, задавившего своей мощью «Гражданина Минина и князя Пожарского». Поливальные машины тщательно мыли синий наждак брусчатки Красной площади. Стайки туристов отечественных и иностранных обследовали Лобное место, любовались Спасской башней и зеркальным гранитом мавзолея. Лёгкий ветерок полоскал громадный красный флаг над куполом Большого Кремлёвского Дворца…
Алексей запер номер и положил ключ в карман. Времени ещё было достаточно. Он поднялся к Красной площади, пересёк улицу Степана Разина, и пошел вдоль громадного здания ГУМа. Сутолока гигантского рынка соседствовала с пустыней официальной площади. Цепочка чахлых лип вдоль тротуара была как бы границей, отделяющей Символ от всего остального, обыденного, будничного. Лозунг на здании Исторического музея призывал самоотверженно трудиться в честь столетнего юбилея со дня рождения основателя советского государства. На углу улицы имени 25-го Октября под радищевской мемориальной доской толстая баба с красным лицом орала в микрофон приглашения к экскурсиям по Москве. Сама улица 25-го Октября представляла собой сплошной людской поток непонятно куда двигающийся, несущий рюкзаки, пакеты, коробки, свёртки, авоськи, набитые батонами колбасы, французскими курами в целофане, марокканскими апельсинами, колготками, детскими зимними ботиночками и проч.
Алексей влился в этот поток и, толкаемый со всех сторон, медленно пошел от Красной площади к Лубянке. Поравнявшись с Пробирной Палатой, посмотрел на часы: до встречи оставалось пять минут. Он никак не мог привыкнуть к этой вокзальной толчее. Бывая на восточных рынках, на дешёвых распродажах в Европе и Америке, нигде не ощущал он чувства беспорядочной и бесцельной гонки, как здесь, на этой старой торговой московской улице. Казалось, эта толпа олицетворяла всю страну, корчащуюся в судорогах Броуновского движения.
Николай Филиппович стоял у входа в «Славянский базар». Алексей прошел мимо шаркнувшего ножкой швейцара, угодливо отворившего дверь с вывеской, украшенной славянской вязью: «Свободных мест нет».
— Со мной, — кивнул на следовавшего за ним Николая Филипповича.
— Здравия желаю-с, — послышалось вслед.
Николай Филиппович выглядел несколько растерянным. Хоть и был он коренным москвичом, а не какой-то там «деревней», однако за всю свою жизнь ни разу не был в шикарном ресторане. Нет. У него хватило бы чаевых раз в квартал зайти посидеть, скажем, в «Метрополе», в «Национале» или даже в этом самом «Славянском базаре». Без ущерба для бюджета семьи. Но в его кругу это считалось пижонством. Выпить, закусить, послушать музыку можно было и в кафэ или ресторанчике попроще. А платить деньги за ковры, зеркала и фраки официантов было совершенной нелепостью.
Николай Филиппович оглядел себя в громадном зеркале. На него смущённо смотрел хорошо сохранившийся мужчина, начинающий уже полнеть, с благородной проседью в редеющей шевелюре. «Ещё ничего», — подумал Николай Филиппович.
— Конечно, всё в порядке. Вы ещё вполне ого-го! — как бы читая его мысли сказал «этот пассажир».
На всякий случай он прихватил с собой четвертную бумажку и сунул её в маленький карманчик, заделанный с левой стороны внутреннего борта пиджака. Мало ли что…
— Видите, Николай Филиппович, портреты? Великие люди посещали этот некогда славный кабак: граф Лев Николаевич Толстой, Чехов, Стасов, Горький, Шаляпин, — в общем, не рабочий люд. Думаю, и сейчас вы будете единственным представителем рабочего класса.
— Да. Вы правы, простите…
— Ах, да. Это я виноват. Меня зовут Алексей Матвеевич. Алексей Матвеевич Иванов. Так что вы сказали?
— Так вот, Алексей Матвеевич, мы, конечно, не заходим в такие «гавани». Ни к чему.