Черный лимузин тормознул и, уклоняясь от столкновения с животными, подался вправо, прямо к стоянке. Корова же, кося бельмастым глазом, всё больше прижимала лимузин вправо, пока он не вынужден был остановиться почти у самого капота такси ММТ 61–28. Из приоткрывшейся двери высунулся водитель. Он искал глазами щель, через которую надеялся вывести свой драгоценный экипаж.
— Смотрите на водителя, Николай Филиппович!
— Это он!
— Верно… «Тарасик». По крайней мере, очень похож.
Камера успела сделать несколько снимков, прежде чем водитель лимузина с помощью арьергардного отряда охраны сумел пробиться к Манежу и скрыться в Кремле.
Животных загнали обратно в улицу Грановского. Пастуха скрутили, кинули в черт знает откуда взявшуюся машину «специальной медицинской службы» и увезли в неизвестном направлении. Правда, пока охрана и постовые гаишники занимались пастухом, всё стадо во главе со скелетом-коровой исчезло… Как корова языком слизала… Блюстители безопасности движения смотрели друг на друга в растерянности. А может быть его и не было? Но посреди Калининского проспекта остались вещественные доказательства… К тому же, один из молодцов охраны поскользнулся, упал и выпачкал свой прекрасный серый костюм. И теперь он благоухал давно нечищеным хлевом…
Через десять минут Алексей распрощался с Николаем Филипповичем на стоянке такси в устье улицы Горького.
Глава 33
Пришел в сознание Андрей Петрович Фролкин в больничной палате райбольницы Дзержинского района города Москвы. На душе было легко и спокойно. Все неприятности остались позади и, казалось, они были вовсе не у него, а у кого-то другого, постороннего. Спокойно, как бы вглядываясь со стороны, Андрей Петрович вспомнил все перипетии случившегося, пытаясь проанализировать причину, уложившую его, бывшего командира артиллерийских разведчиков, сержанта, лейтенанта и, наконец, капитана московского ОРУД, а потом ГАИ на эту больничную койку. И выходило, что во всём виноват он сам. То есть, не в этом конкретном случае, который он не мог никак объяснить, о чем написал в объяснительном рапорте, а во всей своей предыдущей жизни.
Уж так сложилась жизнь. И не переживёшь её вновь.
С самого начала войны был Андрей Фролкин призван в Красную Армию из деревни под Калугой. Воевал Андрей Фролкин, как все. Особо геройство не проявлял, но и сзади не прятался. Сначала со своим артдивизионом пятился от речки Березины к Смоленску. Там его как раз впервой легко поцарапали немцы. Потом дошел до самой Москвы. Выскочил его дивизион из вяземского котла. От Москвы ещё три года, где полз, где шел, где бегом, где на подводе, а где и на студере добрался Андрей до самой речки Вислы. Тут его и ранило. На Сандомирском плацдарме. Рана была тяжёлая. Но повезло Андрюхе. Отправили его лечиться почти что рядом с домом, в столицу. Лечили хорошо. На войну Андрей больше не попал. Добили немца без него, и в Берлине побывать ему не пришлось. Вышел сержант Фролкин из госпиталя звеня медалями в июне 45-го. Не захотел возвращаться в родную деревню, разорённую и голодную. Родители его померли в войну, а сестра подалась в Калугу на парфюмерную фабрику подсобницей. Понравился ему большой город. И пошел он служить в славную московскую милицию в отдел регулирования уличным движением, где были тогда в основном бабы. Анкета у него оказалась хорошая: всюду, где нужно, было — «не был», «не участвовал» и, самое главное — «не имел». Зато, где нужно — «участвовал» и «награждён». Правда, последнее было, почитай, почти у всех мужиков, побывавших на войне. Но у Фролкина значилось в графе «военная специальность» — артразведчик. Не важно, что арт, а важно, что разведчик. Следовательно, вполне подходящая личность для милиции. Образования было маловато. Всего четыре класса. Потому и попал в ОРУД. А то, гляди, и в МУР бы взяли.
Вскорости Фролкин женился. На коренной москвичке. Бухгалтером работала в каком-то наркомате — ни то крупного, ни то мелкого машиностроения. Так и прописался Фролкин у тёщи с тестем. Жили они в старом двухэтажном доме у Киевского вокзала на Брянской улице. Все вместе занимали две комнаты во втором этаже. Одну комнату занимали тёща с тестем, другую Андрей с Шурой. Как положено, вскоре пошли дети. Сначала Вовка, а год спустя — Витька. На этом решили остановиться. Тесть в 47-м умер. Тёща, слава Богу, продержалась до 51-го. Когда стали в 50-м сносить их барак, то и дали отдельную двухкомнатную квартиру. Не было бы тёщи, сунули бы всех в однокомнатную.