Последний раз побывал Фролкин в родных местах, кажись, в 55-м. В деревне уж почти никого не осталось. Одни старики. Как «упала» она в войну, так и не поднялась. И не потому, что мужиков почти всех война повыбила или избы пожгла, нет. И раньше бывали пожары и моры, ан — сезон, два и деревня вновь жила. Долго ль срубить избу? Нарожать детей? Не в том была причина. Не хотела молодёжь боле жить в этой дремучей убогости. Правдами и неправдами уходила. Да и земля, что когда-то кормила-поила, вроде как оскудела. То ли от неумения, то ли от нерадивости. А скорее и от того и от другого.
Служба особо не баловала Фролкина. Сначала он стоял на Садовом, жезлом махал, когда — светофоры переключал. Машин по началу было не так уж много. Не пил. Начальство уважал. Взысканий не имел, зато благодарности — почти к каждому празднику! После окончания техникума произвели в лейтенанты и поставили на пост у библиотеки имени Ленина. Там и простоял он пятнадцать последних лет. Его уж там все знали и он всех. Порядок у него всегда был образцовый и никаких чэпэ.
Вовка с Витькой служили в армии. Один в Германии, другой в Венгрии. Вовка должен на будущий год вернуться, а Витька только заступил.
Подал Фролкин документы на улучшение жилищных условий. Тесно всё же в двух комнатах с двумя взрослыми сыновьями. Не монахи, поди и жен приведут. Обещали в управлении вскорости дать квартиру для него и Александры, отдельную однокомнатную с тем, чтоб та осталась парням. Пусть дальше сами решают свои проблемы. И всё было бы хорошо, если бы не это чэпэ… И откуда взялось это стадо? В центре Москвы! Да ещё именно в это время, когда… Господи, страшно подумать! Фролкин не заметил, как он мысленно упомянул имя Божье, которого не вспоминал, пожалуй, с самой войны.
Вызвали «на ковёр» к самому генералу, начальнику управления. Что уж там он кричал, Фролкин не помнил, в голове гудело, ноги были какие-то ватные, язык высох и присох к нёбу. Матерился генерал страшно. Это помнил Фролкин. А что конкретно говорил — нет. Стучал кулаками, даже настольное стекло разбил! Уж что-что, а материться, стучать кулаками и пить водку — это он умел! Можно сказать, это его умение и продвинуло его на такой высокий пост. Об этом знали все. Говорили, будто ещё десять лет тому, был он простым егерем, ни то лесным охранником в одном из подмосковных заповедников, где любил побаловаться охотой «сам».
Попался «ему» как-то на глаза этот самый егерь-охранник. Росту в нём было метр девяносто, весу более ста кг. Здоровяк. Кровь с молоком. Тут кто-то из приближённых шепнул «самому», что де малый может запросто одним духом выдуть ведёрко из-под шампанского водки и пьян не будет. Показал егерь свой аттракцион «самому». Да так он ему понравился, что стал быстро шагать по службе и вышел в генералы от управления движением.
Вышел Фролкин от генерала, как во сне. И только на улице осознал, что ведь уволили его из органов МВД. И всё бы ничего, да вот квартира его накрылась, как говорится в народе, женским половым органом. И так ему обидно стало, так жалко себя, что вот он и в дождь, и в снег, и в жару, и в холод махал своим жезлом, гонял на мотоцикле без единого чэпэ, и вдруг — на тебе! Заслужил покой и уважение! Выгнали ведь, как старую собаку, которая впервые промашку сделала. Да и сделала ли? В чём его-то вина? Тут его и хватил, видать, инфаркт… Ничего больше не помнил Андрей Петрович. Упал на улице. Хорошо хоть в форме был. Сразу обратили внимание. Вызвали «скорую». А то был бы по гражданке, мог бы и дуба врезать на тротуаре. Можно сказать, на рабочем месте. А что? Подумали бы, что пьян. Пока разобрались бы — сколачивай ящик. Мало ли по Москве таких случаев! Тьма! Вон в приказах часто отмечают…
Тут тихонько приоткрылась дверь, прервала течение его мыслей. На пороге стояла заплаканная и растроенная его Александра в накинутом на плечи белом халате с болтающимися завязочками. Увидела его живого, в сознании и разревелась. Упала на табуретик, припала к его руке и ну причитать. И где только научилась? Видать в крови это у русских баб.
— Будет меня хоронить. Видишь — живой. И чувствую себя хорошо.
— Так доктора ж сказали, что инфаркт у тебя, что говорить тебе нельзя.
— Врут доктора. Двоечники, должно, были, когда учились. Ошиблись они.
— Андрюшенька, кинь ты эту проклятую службу! Говорила сколько тебе! Уж срок у тебя есть. И пенсия будет хорошая. А то, вот, помрёшь на дороге, как собака. Или ещё собьют проклятые. Ведь каждый день, паразиты, угоняют машины. Сам говорил. Хватит нам на двоих. А ребята отслужат, — себе заработают. И руки, и голова есть. Было б желание. Ведь подумай, что я без тебя делать буду? — И опять разрыдалась Александра.