— Благодать. Божья благодать.
— Во. Наверное, не зря попы-то призывали творить добрые дела. Я нынче чувствую себя, как будто в хорошей бане попарился. Легко и благостно. И всё-то тебе кругом улыбается… Видно, на добре всё же земля держится.
— На добре, Николай Филиппович, именно на добре.
— Спасибо вам, Алексей Матвеевич. Так уж я рад, что вас встретил. Не стану вас задерживать. Пойду. Надо ещё женин наказ выполнить. Заеду домой за мешками — и вперёд. Как что прояснится с этим гадом, сообщите мне, пожалуйста. Всё легче будет жить от сознания, что зло всё же наказано.
— Как наказывается зло, увидите сами. Думаю, скоро. Пока больше ничего не скажу. Будьте здоровы, Николай Филиппович. Идите отдыхайте. У вас сегодня была большая эмоциональная нагрузка. — Улыбнулся на прощание Алексей, пожимая широкую ладонь таксиста.
Когда Николай Филиппович дома открыл кладовку, чтобы достать оттуда мешок под капусту, к своему удивлению и радости нашел его наполненным отборными тугими качанами прекрасной белокачанной, каких отродясь не помнил, чтобы когда были в палатке от овощного магазина. «Ну и ну! Во даёт! Сам там, — капуста здесь!» — Восхищённо подумал Николай Филиппович. Он отломил листок у верхней головки и пожевал — ароматная капустная сладость растеклась во рту…
Глава 36
На закате своей бурной жизни Иван Александрович Коваль не чувствовал себя счастливым. Он вернулся на родину в возрасте зрелого мужчины, однако так и не обзавёлся семьёй. Если не считать ранних детских лет, вся его жизнь прошла в относительно комфортных условиях, о которых большинство граждан его родины долго не имело никакого представления. Да и сейчас жил он один в прекрасной двухкомнатной квартире. И было у него всё, чего душа пожелает: и шмотки, и мебель, и техника любая — от Японии до Голландии. Были и собутыльники, и бабы. Но не было друзей. Не было свободы. Он знал, что каждый его шаг контролируется, каждая его мысль на учёте. Он не был сам, сидя на унитазе, в постели со случайной шлюхой, подобранной на Плешке. Он часто задумывался о своей жизни. И выходило, что по настоящему, самим собой, он был «там2, когда его призвание раскрывалось в его «работе». Можно было бы и здесь попроситься на такую «работу». Она везде есть. Но тогда, сразу, не осмелился, боясь кривотолков о своей уж очень активной деятельности «там». Наверху решили, чем ему заниматься. А теперь уж поздно. И на пенсию его не пускают, потому что к нему «привыкли». Как к вещи. А что-либо менять в привычном течении жизни в преклонном возрасте тяжело. Хоть политику, хоть водителя, хоть квартиру или обстановку. По себе знал.
Единственное удовольствие, которое мог себе позволить Иван Александрович — посидеть раз в неделю в пивном баре, побаловаться пивком и почувствовать себя частью этой гомонящей разношерстной толпы.
К пиву он привык ещё в Люстдорфе на заре своей жизни. Разное пиво приходилось ему пить. Но предпочтение он всё же отдавал настоящему жигулёвскому. Ни баварские, ни гамбургские, ни моравские сорта, славящиеся на весь мир, по его твёрдому убеждению, не могли соперничать с кружкой свежего душистого пива, сваренного в старых котлах самарского пивзавода. Поэтому и посещал Иван Александрович бар «Жигули» на Новом Арбате. Благо и не далеко ему было ходить с Поварской.
Вот и сегодня сидел Иван Александрович за своим столиком в уголке зала роскошного даже по московским понятиям пивбара. Перед ним стояла початая кружка пива и тарелка с ещё тёплыми розовобелыми креветками. Иван Александрович просматривал газету «Московский комсомолец» с рецензией на вчерашний футбольный матч с участием московского «Динамо».
Когда кто-то присел за его стол Иван Александрович скорее почувствовал, чем увидел, однако продолжал читать. Закончив чтение, Иван Александрович отложил газету и невидящим взглядом окинул своего визави. Внутри у него что-то ёкнуло, но он не подал виду. Спокойно поднял глаза и встретился взглядом с Алексеем. Ему показалось, что он где-то когда-то видел этот взгляд. Но где и когда не мог вспомнить.
— Я вижу, Ганс, ты здорово постарел, — сказал по-немецки Алексей.
Иван Александрович даже ухом не повёл. Сказывалась хорошая выучка. Однако мозг его лихорадочно работал, перебирая всех своих сослуживцев по СС, пытаясь вспомнить этого человека.
— Нет, Ганс, я в СС не служил, — продолжал Алексей.
«Черт возьми, как будто читает мои мысли», — отметил про себя Иван Александрович.
— Хорошо, — уже по-русски продолжал Адексей, — Я тебе напомню. Лагерь для военнопленных N 248. Генеральная Губерния, декабрь 1943. Ты там был комендантом целую неделю. После Шнитке.