Вдруг подъезжают три виллиса. Из первого выходят Рокоссовский и Ватутин. Из второго штабные полковники, ну а в третьем охрана. Все в новеньких полушубках.
Я как старший доложил Рокоссовскому. По фронту пошли уж слухи, что снимут Ватутина за этот житомирский конфуз.
Выслушал он доклад.
«Значит батарея вашей бригады здесь бой вела, подполковник?» — спрашивает. — «Так точно, товарищ генерал!» — отвечаю. Молча осмотрел поле боя. Посчитал подбитые тигры. Потом к Ватутину: «Вот. Скажи спасибо этим героям. Они спасли твои погоны ценою своей жизни. Они как раз подарили нам те спасительные три часа! Иначе были бы мы сейчас опять за Днепром! А всё твоё лихачество».
Конечно, этот разговор не предназначался для моих ушей, но так уж получилось. То ли Константин Константинович говорил громко, то ли у меня оказался хороший слух. Но слышал я этот разговор между двумя уважаемыми и заслуженными генералами.
Подозвал меня Рокоссовский. А я стою, в руках твой расщепленный протез, а из глаз слёзы катятся… — Мефодий опять всхлипнул. — Посмотрел на меня генерал, как-то строгость у него с лица сошла, и спрашивает так участливо: «Что это у вас, подполковник, в руках?» — «Протез. Наводчика орудия, которое было на этой позиции…» — А слёзы сами льются. — «Сын?» — спрашивает. — «Больше, чем сын…» — «Понимаю, — говорит, — примите мои соболезнования, подполковник. Мужайтесь. Нам ещё нужны силы дойти до Берлина». — А потом Ватутину: «Всех нужно представить к награде. Героический бой приняла батарея….»
Сели в машину и уехали.
Дёргает меня за рукав комдив: «Слышали, товарищ подполковник? Всех приказал к наградам! Слава богу! А я боялся, под трибунал упекут за потерю новейших пушек». — «Дурак ты, прости господи, — говорю, — Ты всё о пушках. Погляди, каких людей у тебя побило! Пиши всех к наградам. Сам проверю. Попробуй сунуть в список своих штабных блядей и разных писарей, сразу пойдёшь под трибунал! Это я тебе обещаю!»
Вася получил «Красное знамя». И Аннушка тож. Командиру батареи и всем наводчикам посмертно присвоили «Героя». Остальным посмертно «Красное знамя». Так что, Алёшенька, твоя-то «Золотая Звезда» кровью твоей омыта.
Старик совсем разволновался и ему даже стало худо.
— Ох, папа, папа. Вот всегда, как рассказывает про этот бой — плачет.
— Успокойся, Мефодий Нилыч. Давай, вот, пообедай. Мы тебя покормим. Потом поспишь часика два. Я ещё приду и поговорим.
После обеда Алёша положил руку на голову старику и он моментально заснул.
— Вы, как гипнотизёр, Алексей Матвеевич, — заметила Виктория.
— Я и есть гипнотизёр. Пойдёмте. Он будет спокойно спать часа три.
— Как вы думаете, долго он протянет? Уже сам ходить не может.
— Я понимаю ваше беспокойство. Думаю, готовьтесь к худшему в самое ближайшее время.
Глава 39
Тощая трёхцветная кошка-дикарка метнулась к ногам Алексея неожиданно и, забежав вперёд, как бы став на дороге, повернула голову вверх навстречу Алексею и стала требовательно кричать. В её глазах была тревога и надежда.
— Простите, Виктория Мефодиевна, эта мама просит, чтобы мы ей помогли. Я думаю, нужно помочь беспомощному животному. Пойдёмте, у вас ведь ещё есть время. Я вас провожу, а потом побуду с Мефодием Ниловичем. Не беспокойтесь.
Виктория кивнула головой и они пошли вслед за кошкой в боковой узкий переулок. Кошка бежала впереди, останавливаясь и, повернув голову, своим тревожным криком торопила людей. Остановились у старой смоквы. На толстой нижней ветви маленьким пушистым комочком примостился серенький котёнок. От страха он весь сжался и тихонько попискивал.
— Как же ты, глупыш, туда забрался? — охнула Виктория.
— Страх загнал. Даже не столько страх, сколько инстинкт самосохранения. Видимо, спасался от собаки От высоты голова кружится. Как ребёнок Любопытно и страшно. Иди сюда, малыш, — сказал Алексей и протянул навстречу котёнку руки. Ну, прыгай!
Котёнок неуклюже свалился на ладони. Алексей поставил его рядом с мамой-кошкой. Кошка утробно уркнула, лизнула руку Алексею и, тут же дав подзатыльник малышу, стала его облизывать. Малыш, расставив ножки, пустил лужицу и засеменил, подгоняемый родительницей в соседний двор.