Ты должен выслушать, как я дошёл до жизни такой…
Ведь я ещё тогда, когда навещал тебя в госпитале в 41-м, стал задумываться, почему всё так получилось? Как же так, где же совесть у немецкого пролетариата? Почему стреляет в своего брата по классу? Потом Сталин сказал, что обманули, дескать, гитлеровцы немецких рабочих и крестьян, а потому, мол, пока не прозреют — оккупанты они и злейшие враги. Что ж, воевали мы с тобой на совесть за Родину, за Сталина. Объясняли немецким рабочим и крестьянам их заблуждения, за что положили головы тридцать миллионов человек. Дорого обошлось это объяснение. Целое государство! Ужас, сколько крови…
После победы думал заживём по-новому. Заслужил наш народ, испил чашу горькую. Так ведь и поучал. Из армии-то меня не демобилизовали. Служил в Белоруссии. Под Гомелем.
Началась тут эта компания с космополитами и проч. Никак не мог понять, в чём суть. Как это вчерашние союзники стали врагами? И почему космополиты — это евреи? Не верилось, что те парни американские, с которыми встретились в Германии, пили за победу, вдруг на нас затаили зло. Пить даже стал. Ты ведь знаешь, не мог я утверждать то, чего не понял, во что не поверил. А тут ещё эта история с врачами. Разоблачили эту бабу, которая их оболгала. Что за чертовщина, думаю, ведь не мальчишки же сидят в этом МГБ. Должны же разобраться в таком деле. Светила медицинской науки — и вдруг санитарка разоблачает — не так лечат! Бред какой-то… Как умер Сталин — слёз сколько было! Прослышали в политуправлении округа, что встречался я со Сталиным ещё под Царицыном, затаскали по выступлениям. Колесил по всей Белоруссии из части в часть. А иногда ещё «одалживали» меня и горкомы партии для выступлений на предприятиях и в учреждениях. У меня уже челюсти сводило, стал заправским оратором. Даже не заметил, как кое-что присочинять стал. В общем, реликвия. Как-то в политуправлении говорю: «А я ведь и с Лениным беседовал неоднократно, и с Троцким, и Антоновым-Овсеенко», — а они глядят на меня, как на мамонта, — «Как, мол, ты уцелел?». Тогда ведь «Троцкий», всё одно, что «Гитлер» звучало. А Овсеенко — враг народа. Перестали меня таскать. От греха подальше.
В 55-м послали из Беларуссии некоторые части в Казахстан помогать поднимать целину. Вот и сунули меня замполитом в этот объединённый отряд. Дескать, ты — старый большевик, участник революции и Гражданской войны, дошел до Эльбы в 45-м, кому, как не тебе передать наше боевое знамя в руки молодёжи? Вот я старый осёл и поехал во чисто поле проводить линию партии.
Что тебе сказать, Алёша? То, что было тогда на целине, напомнило мне 41-й. Только не стреляли. Но солдатам мне стыдно было смотреть в глаза. Как ты думаешь, мог я их призывать к трудовым подвигам после того, как они недосыпая ночей, по двенадцать часов подряд не вставая из-за баранки вывозили зерно, а потом видели, как оно горит, брошенное под открытым небом? Кто же кого тут обманул? Гитлер немецкий рабочий класс или меня, как мальчишку подставили, чтобы я отвечал на их немые вопросы? Что это? Преступная бесхозяйственность? Поехал в Казахский ЦК. Э т о т тогда там комиссарил. Добился приёма. Захожу. Кабинет — что твой спортзал. В дубе морёном. Столы буквой «Т» под зелёным сукном. Это сейчас он, прости господи, пять звёзд себе повесил и вышел в Маршалы, не командуя и взводом. А тогда был такой скромный, деловой, вежливый. — «Садитесь, — говорит, — Слушаю вас, товарищ Правдин». — А сам гляжу — анкетку мою рассматривает, которую заполнял перед приёмом: по какому делу, кто таков, с какого года в партии. Вот я ему и выложил всё, что видел. — «Что же вы делаете, сукины дети, — так и сказал, — зачем пахали-сеяли, если некуда складывать урожай? Это что, по-хозяйски? У нас в деревне до революции, если б кто так сделал, ходил бы до седьмого колена в Иванушках-дурачках! Вы же убиваете каждый день веру у трудящихся в дело, которому мы отдали свои жизни!» — А он сидит, потупив глазки, как блядина на панели, строит из себя целку. — «Мы знаем обо всём, товарищ Правдин. По мере возможности пытаемся исправить отдельные недостатки. Мне кажется вы излишне горячитесь. В любом деле бывают недочёты. Главное — и это вы знаете, — держаться генеральной линии партии». — «Выходит, вы знали, что некуда будет складывать зерно?» — «Мы рассчитывали на сухую погоду, но…» — «Отчего же вы пахали столько?» — настырно продолжаю. А он смотрит так, — «Вот вы, товарищ Правдин, старый большевик, а вступаете в пререкания. Ведь читали же вы решение о поднятии целинных и залежных земель. Контрольные цифры знаете. Потому и пашем». — Говорит железным тоном, а сам смотрит сквозь меня своими прозрачными голубыми глазами. — «Да кто же принимал такое решение? — взорвался тут я, — Не щукари же там собрались! Считали, небось, науку привлекали, Госплан! Зачем план ещё и перевыполняли? Как мне всё это объяснить народу?» — А он — «Я удивлен, товарищ полковник, что должен вам разъяснять простые истины. Тем более, старому большевику. Можете сослаться на объективные трудности, связанные с погодными условиями, недостатком трудовых ресурсов, транспорта, да черт знает чего! Мне ли вас учить? Наконец, на преступную халатность некоторых должностных лиц, которых непременно накажут. В этом деле нужно преследовать не столько цель обеспечения страны хлебом, сколько грандиозность задачи, патриотический трудовой порыв, способный вдохновить новое поколение молодёжи! Чтобы у каждого поколения была своя Магнитка и Комсомольск! Неважно, что те, кто видел действительное положение дел, расскажут другим. Средства массовой информации расскажут о героических делах молодёжи на целине. У нас будут свои герои, и мы их будем показывать по телевидению на весь мир! И будут о н и говорить о величии подвига своих товарищей! И будут верить люди и м, а не тем, кто будет шушукаться по углам!» — «Да ведь это же ложь! Как вы смеете!» — А он, — «Смею! Для достижения цели любые средства хороши. Неужели вы, дожив до седых волос, прослужив партии столько лет, нуждаетесь в моих разъяснениях? Вы всегда говорили массам правду? Я имею в виду ваше поколение партийцев». — «Всегда! — говорю, — Так учил нас Ленин!» — «Полноте, — продолжает, — когда на съезде Советов, утром 26 октября 17-го года были приняты знаменитые Декреты о мире, о земле, разве не были они хорошо замаскированной ложью?» — «Неправда! — закричал я, — Я сам был на том съезде!» — «Тем более, — говорит, — Вот вы голосовали за декрет о земле, в котором говорилось о передаче земли помещиков российских крестьянам. Так? А ведь земли-то у вас этой не было! Не контролировал Совет Народных Комиссаров территорию Российской Империи и не мог реально передать крестьянам ни клочка земли! Просто объявил — мы, новое рабоче-крестьянское Правительство России, разрешаем взять землю, а вы, крестьяне, берите!