Всегда, во все времена, во всех обстоятельствах, естественно, были индивидуумы, своим поведением и образом мышления отличающиеся от всех остальных. Их нервная система была либо заторможена по каким-либо причинам и регрессировала, либо наоборот, стимулирована, и такие индивидуумы либо превращались в скотов, либо видели, чувствовали острее, ярче, вобщем, имели своё видение мира и его понимание. Науке пока не известно, что вызывает такие аномалии. Во всяком случае, такое понимание мира свойственно учёным, художникам. И если они своими научными и художественными концепциями не мешают мирному, устоявшемуся существованию общества, в котором они живут, то на них смотрят, как на чудаков. Как только они пытаются своими открытиями вызвать общественный резонанс, нарушить состояние равновесия общества, они неизбежно квалифицируются как сумасшедшие, ненормальные. Потому что общество ещё не созрело для восприятия их идей или художественных взглядов и форм их выражения. Вы меня понимаете?» — спрашивает. — «Пока понятно». - отвечаю. — «Как по-вашему, нормальным человеком был Джордано Бруно?» — «Конечно!» — отвечаю. — «Да, с точки зрения нынешнего образованного человека. Но с точки зрения даже широко образованного человека того времени, не обладающего определённой фантазией, он был явно ненормальным. Хотя бы потому, что мыслил нестандартно и, тем более, что пришел к совершенно неприемлимым для того времени выводам. А его настойчивость привела его на костёр. Так что согласитесь, вам придётся остаться у нас на некоторое время. У нас хорошо. Приличное общество. Сами убедитесь. Вам не будет скучно. Небольшой курс лечения и, я думаю, вы избавитесь от навязчивой идеи показательного процесса. Вам нужен покой, покой и ещё раз покой».
Мне как-то стало всё равно. Я понял, что бессилен как-либо бороться с этой страшной машиной, которую сам создавал. Естественной реакцией была самозащита. Я почувствовал себя, как тогда, в 38-м, у следователя на Литейном. Только понял я, что на этот раз никакое алиби, никакие доводы мне не помогут. Я ушел в глухую защиту. Так я очутился в палате N 8.
В палате было восемь коек. Когда меня туда привели, на месте были только двое больных, которые сидя за столом, играли в шахматы. Меня это обстоятельство сразу успокоило. Они мельком посмотрели в мою сторону и продолжали играть. Санитар, сопровождавший меня, уважительно поздоровался с ними. Один из них был в годах, худощавый, чисто выбрит. Даже, можно сказать, ухоженый. Второй — молодой, лет тридцати.
Я осторожно присел на указанную мне койку. Шахматисты быстро окончили партию. Проиграл молодой. Но воспринял свой проигрыш спокойно, заметив, что если бы он поставил коня в другое место, катастрофы бы не случилось. И ничья была бы обеспечена. Старший согласился.
Потом они внимательно стали рассматривать меня. Старший спросил, по какому поводу я очутился здесь. Не знаю почему, может подействовала на меня больничная обстановка, где люди, прежде чем представиться друг другу, представляют свои хворобы, но я тут же выложил ему все свои неприятности. Он с ещё большим интересом стал рассматривать меня. — «Наверняка он поставил вам диагноз — комплекс вины., это по-простонародному, а я бы, пожалуй, квалифицировал ваши затруднения, как комплекс добросовестности. Людям с этой «болезнью» труднее всего жить в нашем социалистическом обществе. Не горюйте. С вашими «анализами», то бишь, заслугами, месяца через три вас выпустят на волю. Уйдёте на почётную персональную пенсию старого большевика и будете консультировать фильмы на исторические темы — как стояла мебель в комитете ВРК, какое пэнснэ носил Троцкий и тот ли френч на Подвойском.
Я вижу вы несколько смущены. Не волнуйтесь. В Этой палате люди спокойные. Никто вас не обидит. Вот этот молодой человек — Пётр Степанович Стоковский, специалист по радиоэлектронике. Работник одного из московских приборостроительных заводов. Точнее, старший инженер КБ, оклад 130 руб. плюс 40 % прогрессивки. Женат. Хотя собирается развестись.