Так вот, этот скульптор в один прекрасный день привёз на худсовет в какой-то областной центр модель памятника вождю и основателю. Памятник ему был заказан и получил он под заказ положенный аванс. Сдёргивает скульптор с модели простынку и… взорам членов худсовета предстаёт обнаженная статуя с выкрученными гипертрофированными членами с громадной головой в шишках и желваках, с вывернутыми ноздрями и губами, выпученными безумными глазами, оттопыренными ушами и диким оскалом. Тем не менее, чей портрет долженствовала изображать скульптура, не вызывало никаких сомнений.
Так скульптор попал в нашу палату.
Рисунки же, которые делал по памяти скульптор, были разные варианты памятника. Валентин Валентинович говорил, что скульптор мог бы конкурировать с каким-то известным западным художником. Забыл я его фамилию. Называл он его. И стиль какой-то, в роде, как по-французски называется…
— Сюрреализм. Сальватор Дали.
— Верно, Алёша. Именно так. Чему ты улыбаешься?
— Видел я работы твоего художника.
— Где?
— Подсмотрел. Считай, что подсмотрел. Этот несчастный всю жизнь себя «давил» Делал то, чему противилась его душа художника. В конце концов он так возненавидел того, благодаря которому он должен был лгать даже самому себе, что свихнулся. И все его чувства к этому человеку выплеснулись в его последней работе.
— Алёша, ты повторил почти точь — в — точь то, что сказал Валентин Валентинович.
— Выходит, я тоже ненормальный. И моё место в палате N 8.
— Я, Алёша, в конце концов пришел к выводу, что именно там человек может сказать то, что думает и чувствует, не опасаясь последствий.
Вот, к примеру, Валентин Валентинович. Он работал в Институте Истории партии при ЦК. Специалист по истории права. Думаю, что был он не просто научным сотрудником, коль назначили его в специальную комиссию по реабилитации партийных кадров высшего звена, репрессированных во время культа личности. Как настоящий учёный, он интересовался не столько конкретными делами, сколько причинами, позволившими появиться таким делам. И вот к какому выводу он пришел. Всё, чему мы стали с тобой свидетелями, произошло из-за перерождения псевдодемократической боевой организации, сумевшей успешно бороться с другими политическими партиями за власть в самую обыкновенную организацию абсолютистского толка со сложной системой иерархии типа мафии. Правда, власть и возможности, которыми стали обладать те, кто очутился на верхушке пирамиды руководства партией, практически обладают абсолютной властью и никому не подконтрольны. Они осуществляют полный контроль над госаппаратом и экономикой, духовной жизнью и средствами массовой информации. Отсутствие какой-либо оппозиции, инакомыслия и привели к катострофе.
Валентин Валентинович написал памятную записку лично Никите, в которой предлагал перво наперво вернуть власть институту советов депутатов, уничтожить монополию на средства массовой информации, оставив ограниченный государственный контроль за их деятельностью. В общем, позволить гражданам реально пользоваться правами, оговоренными нашей Конституцией.
Так попал Валентин Валентинович в диспансер. Однако он был очень спокоен. Считал, что прав, но просто ни власть, ни общество ещё не созрели для того, чтобы осознать положение вещей. Ведь властители наверху могут стать точно такими же жертвами, как и их товарищи в самом низу. Постепенное осознание массами лицемерия и фарисейства всей системы приведёт неизбежно к глубокой апатии, депрессии и эррозии всего общества, государственной и партийной машины.
Понимаешь, Алёша, окончательно убедился я в правоте этих людей не потому, что до конца разобрался в их аргументах, хотя объясняли они всё в очень доступной форме. Я не считал себя вправе оценить их по достоинству, потому что не являюсь специалистом. Знания, что получил на высших курсах армейских политработников и в вечернем университете марксизма-ленинизма, сводились к безапеляционному толкованию трудов классиков так, как этого требовала программа. Упаси Бог отступить от утверждённой наверху трактовки!
Самым главным аргументом был факт, что эти люди, впрочем, также, как и я, очутились в палате N 8. Они, безусловно, были людьми глубоко знающими своё дело, искренними, и хотели только, чтобы их публично выслушали и, если они не правы, публично же им аргументированно возразили. Так я окончательно прозрел.
После того, как я отдал делу всю свою жизнь, и, испив, наконец, чашу познания, должна была бы наступить депрессия, псих. Я подозреваю, что доктор на это и рассчитывал. А я будто бы заново родился. Как будто сбросил с себя тяжкий груз. Стало легко, как после хорошей бани. Стал глядеть на всё другими глазами. Перебрал всю свою жизнь и понял, что есьмь великий грешник, на совести которого жизни людские, хоть и не со злым умыслом принесенные в жертву Великому Страху во имя самого Великого Мифа в истории человечества.