Песчаная наезженная колея дороги вывела Алёшу на пригорок, где лес кончился, и на его опушке сразу начинались приусадебные наделы небольшого села, живописно сбегавшего с покатого бугра вниз, к ставку, обсаженному тополями и вербами.
Здесь, на востоке Польши (или западе Украины), уж как угодно, сёла были куда богаче, чем те, которые помнил Алёша по довоенным временам на поднепровье. Может быть такое впечатление создавалось потому, что в поднепровье, на юге Украины крестьянские дома лепили уж которую сотню лет из самана, крыши крыли соломой и потому имели они вид времянок. Здесь же, в предгорьях Карпат, дома строили из леса и камня, крыши крыли черепицей, а потому и казались они надёжней, ухоженней.
На бугре, с краю села, почти у самой опушки леса, как бы обособленно, стоял добротный дом с крытым колодцем во дворе, надворными постройками, небольшим садом и огородом. Он выглядел чуть новее, основательнее остальных. Алёша направился к этому дому. Позже, вспоминая в деталях свой длинный путь домой, Алёша не мог объяснить, почему он выбрал именно этот дом, что заставило его свернуть с дороги, которая переходила в главную улицу села. От аккуратной дубовой калитки к дому вела неширокая дорожка, вымощенная плоскими плитами песчаника. Большой рыжий мохнатый пес — дворняга, приветливо помахивая хвостом, радостно скуля и повизгивая, приблизился к Алёше, и, преданно заглядывая в глаза, басовито гавкнул, предупреждая хозяев о прибытии гостя. Человек и животное стояли глаза в глаза, улыбаясь, и как бы приветствуя друг друга.
— Прошу пана до хати, — послышался от двери красивый низкий женский голос.
В дверях стояла молодица. Простая крестьянская одежда не могла скрыть её безукоризненные пропорции. Густые пушистые тёмные волосы, расчёсанные на пробор, были аккуратно собраны сзади в тяжёлый узел. Голова греческой богини покоилась на прекрасной шее, очерченной как бы двумя ветвями равных порабол. Изумительного разреза большие цвета спелого плода каштана глаза, опушенные мохнатыми ресницами, приветливо смотрели на Алёшу из-под стремительно взлетевших от переносицы бровей. Высокий лоб, тонкий крупный нос с изящными вырезами чутких ноздрей, прекрасного рисунка небольшой рот, обрамленный припухлыми малиновыми губами и плавная линия овала лица, создавали впечатление неземной, божественной гармонии. Алёше показалось, что перед ним та прекрасная женщина, которая вдохновляла великих мастеров возрождения, когда они писали своих идеализированных землячек, воплощая в них любовь и благоговение к величайшей Женщине в их понимании — Богоматери, Мадонне.
Алёша прошел за молодицей в дом. В просторной чистой и светлой горнице пахло травами и мёдом. Простая, но добротная дубовая мебель состояла из большого старинного стола, большого же ни то комода, ни то буфета и двух просторных широких лавок, устланных пёстрыми шерстяными плахтами. На подоконниках в глиняных горшках и горшочках росли разные лесные и луговые травы. Большая печь, занимавшая треть внутренней стены, метра на полтора выступала внутрь горницы, создавая удобную лежанку между её верхом и тёмными дубовыми балками потолка. Коричневоголубые изразцы, которыми была облицована печь, удивительно гармонировали с белоголубыми стенами горницы. Печь топилась из другой комнаты, может быть даже из кухни, двери в которую Алёша заметил в сенях.
На печи лежала старуха. Она внимательно рассматривала гостя своими слезящимися глазами. Сморщенное коричневое лицо обрамляли седые волосы, спрятанные в старинный очипок. Старуха с минуту рассматривала Алёшу, причмокивая при этом языком и свешивая голову то к правому, то к левому плечу.
— Докийцю, ты чуеш мэнэ?
— Чую, бабусю, — отозвалась молодица.
— Подывысь, якый файный парубок! Цэ той, кого тоби Бог послав! Я бачу в його очах розум и вэлыкый хыст. Хай тоби щастыть, онученька… Дай то Бог! Нех бэндзе…
Дальше всё было, как в сказке, которую Алёше читала мать, когда он был ещё совсем маленьким. Алёша долго мылся тёплой мягкой душистой водой в сенях над лоханью, и прекрасная, как царевна-лебедь, хозяйка поливала ему из ковша, черпая воду из кадушки. Потом он очутился на лавке у стола, а на столе появилась глиняная миска с печёной картошкой, салом и зеленью. Потом он запивал всё это холодным молоком прямо из кринки, душистым и густым, пил горячий отвар, настоянный на каких-то травах. Молодица постелила Алёше на сеновале прямо на сене. Дух полевого разнотравья, мерные вздохи коровы в хлеву, хруст сена на её зубах и последствия бурных событий дня, быстро сморили Алёшу, и он опрокинулся в глубокий детский сон. Он не видел, как молодица, постояв в отдалении, улыбнулась и тихо вернулась в горницу.