Целый день Сергей Туров «выбивал» для своего полка горючее и боеприпасы, средства связи, аэродромное оборудование, муку, крупу и консервы, доказывая в каждом кабинете, что всё, числящееся за дивизией «хозяйство» вместе с двумя третями её боевой техники уничтожено, погибло при нападении немцев вместе с ответственными лицами, могущими подтвердить это. Начальники управлений, командиры в отделах штаба всё ещё жили в мирном времени, и Турову каждый раз приходилось предъявлять только что наскоро подписанный приказ командующего ВВС округа, а теперь уже Юго-Западного фронта о назначении его комдивом.
Подремав часа три на зелёном сукне билиардного стола в красном уголке интендантского управления, рано утром, во вторник, 24-го, Туров на штабном пикапе добрался до городского аэродрома. В 8.45 он был уже на месте.
По-настоящему воевать Туров начал только 26-го, когда было подвезено горючее и боеприпасы. Правда больше ему приходилось полагаться на собственную инициативу, так как из штаба командующего ВВС не могли толком указать, где и какие цели следует подавить. К тому же у Турова совершенно не было воздушного прикрытия. Перебазированные из глубинных районов страны истребители прикрывали наиболее важные железнодорожные узлы и объекты, отчаянно дрались на своих устаревших машинах с постоянно висевшими в воздухе самолётами противника, теряя в неравных боях лучшие кадры пилотов. Полк Турова таял на глазах, но он упорно летал бомбить переправы на Сане, Пруте и Буге, танковые колонны Клейста на дорогах у Ровно, Дубно, у высот Кременца. 1-го июля у Сергея Турова в строю осталось четыре самолёта…
Мефодий ходил мрачнее тучи, взяв на себя весь тяжкий груз боевого обеспечения, чувствуя себя ответственным за всё, что происходило вокруг — за неразбериху, за потери, за тяжкие сводки с фронтов.
— Я полечу сегодня с тобой. Я имею на это право, как комиссар. Хочу знать, как ты воюешь. Мне нужно понять, отчего нас бьют. Почему других сбивают, а тебя нет.
— Хорошо, Мефодий. Посмотри. Не сегодня — завтра меня тоже собьют. Нет у меня прикрытия. В воздухе господствует авиация противника… У них целые армады истребителей. Мессершмитт-109. Хорошая машина. Я с ними ещё в Испании встречался.
— Что, лучше наших?
— Отчего же. И у нас есть не хуже. Образцы. Только что-то я их пока не вижу. Мало очень. Поздно запустили в производство. Да и пилоты у них имеют боевой опыт. Воюют уже с 36-го.
— Чепуха. Главное наше оружие — боевой дух! Преданность делу революции и международного рабочего класса, нашей Родине, партии большевиков, товарищу Сталину! Вот, посмотри! Видишь, что тут написано?! — совал Мефодий в лицо Сергею «Красную звезду», — На таран пошел наш лётчик! Сбил фашиста! А немцы? Шиш!! Кишка тонка!
— Да неужто ты не понимаешь, Мефодий, что таран — это акт отчаяния! Кончился у него боезапас! А выйти из боя не может и не хочет! Нам нужны живые ассы, а не мёртвые! У немцев нет нужды прибегать к таким крайним средствам, потому что их всё время больше в бою, они прикрывают друг друга. Можешь мне поверить, у них пилоты высокого класса.
— Ты думаешь у Деникина в Гражданскую офицеры были невысокого класса? Боевой опыт — ого-го! Империалистическая война, Гражданская! А мы их с Семён Михалычем били в хвост и в гриву!
— Именно, что в хвост и в гриву. Сейчас — другое дело. На танки с криком «Ура!» и сабелькой не пойдёшь. Нужна противотанковая артиллерия. Да и авиация сейчас, видишь, не этажерка времён Врангеля и Деникина. Небось, в Гражданскую ни танков, ни самолётов не видел. Самым совершенным оружием была тачанка с максимом. Так ведь?
— Видел я танк. В 20-м под Каховкой. Один. Забросали гранатами. Правда, уложил он, верно, с роту. И раздавил два пулемётных гнезда. И аэроплан раз видел над Перекопом. Разведку вёл.
— Ну вот видишь. А если этих танков было бы два десятка, да таких, как нынче? Молчишь. То-то. Ладно. Собирайся. Только не забудь парашют. Иначе не возьму.
— Как так? Я комиссар или нет?
— Комиссар. На земле. В самолёте — я командир. И никто более. Понял? Моё слово — закон! Полетишь на месте штурмана.