И теперь, в эти страшные сентябрьские дни, гигантские клещи танковых армад, сначала отрезали весь Юго-Западный фронт, соединившись у Лохвицы, а затем, раскроив на мелкие части армии Юго-Западного фронта, частью уничтожили, частью пленили, частью рассеяли их остатки вместе с его руководством.
Впереди будут ещё долгие дни, месяцы и годы страшной войны. Уйдут в небытие кавалерийские маршалы, вырастут новые полководцы. В голоде, холоде на Урале и в Сибири будут ковать для новой Красной Армии танки, пушки, самолёты старики, дети, женщины, исправляя ошибки и просчёты бездумных военно-политических щукарей, так и не признавших в громе будущих победных литавров своей вины.
Пройдут годы, десятилетия, вырастут новые поколения, но не будут названы истинные виновники одной из самых страшных страниц российской истории. В угоду политическим временщикам «историки» будут «раскрывать новые страницы» истории этой ужасной войны, объявляя героями тех, кто преступно бросал войска на произвол судьбы, организовывал мифическую многомесячную героическую оборону там, где противник не наступал, преподносить частные тактические операции, как величайшие сражения, повлиявшие на ход войны.
Глава 18
Во вторник 30 сентября Алёша подъехал к крайним домам на южной окраине Киева — Демиевке. Он оставил лошадь и двуколку на попечение старого инвалида в одном из последних домов на Китаевской улице и пошел в центр мимо кондитерской фабрики и старого трамвайного депо, вдоль длинной Большой Васильковской.
Город был пуст и насторожен. Лёгкий осенний ветер гнал по тротуарам и мостовым бумажный мусор. Листья каштанов, подёрнутые первой осенней ржавчиной, тихо шелестели. Рыжие колючие коробочки роняли блестящие карие шары плодов, раскатывавшихся среди битого стекла витрин ограбленных магазинов. На улицах встречались редкие прохожие в расшитых украинских рубахах. Дважды Алёшу останавливали патрули полицейских в черных картузиках западного покроя с белыми повязками на рукавах. Разговаривали они на украинском языке с западным акцентом. Подозрительно осматривали Алёшу. Старая домотканая дедова рубаха с вышивкой и хорошая украинская речь охлаждали их подозрительность. Алёша шел домой от деда, у которого гостил в Каневе. Ранен был во время бомбёжки ещё в июне. Да и вообще, лишних вопросов они не задавали, отпуская его с миром. Алёша вступал с ними в беседу из любопытства, вполне осознавая, что в состоянии не дать себя в обиду.
У Владимирского рынка Алёшу остановил уже немецкий жандармский патруль. Глядя на него, немцы громко хохотали, показывая пальцами на его самодельные дедовы костылики.
Возле костёла Святого Николая, выбросившего к небу вычурные готические пирамиды башенок, Алёша присел на ступеньки соседнего дома отдохнуть. Тут его внимание привлекла серая афиша, отпечатанная на обёрточной бумаге. На ней значилось:
Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8-ми часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбища). Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также тёплую одежду, бельё и проч.
Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.
Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян.
Алёша ещё раз перечитал это странное объявление, с трудом осознав, что оно в какой-то мере касается и его, и уж в полной мере мамы.
«29-го — это было вчера, — подумал Алёша, — что бы это значило?»
Скверное предчувствие, накатывавшееся на него ещё вчера в Пирогово, с новой силой засосало под сердцем. У него уже не было сомнения: случилось что-то ужасное…
Он остановил прохожего, деловито шествовавшего в обнимку с кожаным портфелем. На нём был такой же, как у полицейских черный картуз, а под распахнутым черным пиджаком была видна роскошная вышитая рубаха.
— Прошу пана, що означае ця объява? — обратился Алёша к нему.
— Хиба пан нэ знае? — удивлённо подняв брови спросил картуз, — у славному Кыеви бильшэ нэмае жыдив! Усих пострилялы! Усих! — с гордостью продолжил картуз, — У Бабиному Яру. Щє й сьогодні закінчують!
— Як пострилялы? Хто?
— Та ты що, хлопчэ, нэ тутэшний? Га? З кулэмэтив. Мы, справжни украинци та нимци. Нарэшти нэма у Кыёви бильшэ циеи погани!
— И дитэй пострилялы?
— Х-ха! И старцив, и жинок. Я ж кажу — усих! Усэ их проклятэ насиння.
— Чому ж пан так радие? То ж бэззахысни люды!