— Як то чому? Бо я чэсный украинськый громадянын! Слухай, а ты часом нэ жыд? — продолжал картуз, подозрительно осматривая Алёшу.
И тут Алена подумал, что с помощью этого «чэсного украинського громадянына» он сможет быстро добраться до центра.
— Пан нэ помылывся. Якщо пан «чэсный украинськый громадянин», то повынэн мэнэ видвэзты до полиции. Чы нэ так?
— Маеш рацию! Напэвнэ! Щэ й нагороду отрымаю!
— Ну то до дила! Шукай транспорт. Бо бач, я ж калика!
— Зараз, зараз, нэ сумуй!
— Куды ж ты, падло, мэнэ повэзэш?
— До гэстапо, мий коханый жыдочку!
— Дэ цэ?
— На Володымирський. Побачыш. Гэ-эй! — крикнул картуз возчику, только что выехавшему на Большую Васильковскую из ущелья Лабораторной. — давай сюды!
Пожилой возчик в брезентовом плаще и сапогах, одетый явно не по погоде, натянул вожжи и платформа на дутиках, запряженная седым владимирским тяжеловозом, остановилась у тротуара.
— Що тоби трэба?
— Ось жыда впиймав. Трэба одвэзты до гэстапо, бо вин бэзногый.
— Иды ты на хуй, бидло. Нэма у мэнэ часу.
— Я тоби зараз знайду час! Що, заскучав за жыдивсько-комисарською владою? Я тоби зараз покажу, як хуямы розкыдуваться! А ну злазь! — разгорячился картуз, вынимая из портфеля парабеллум.
— Так бы й сказав, що ты — влада… Сидай вже. Уговорыв.
Алеша присел на край платформы и возчик, цмокнув битюгу, медленно двинулся в сторону площади Льва Толстого.
Картуз всю дорогу «воспитывал» возчика, доказывая, что доблестная германская армия разобьёт большевиков и, наконец, Украина обретёт долгожданную независимость от Москвы. На что возчик резонно возразил, что зато приобретёт другую зависимость от Гитлера. И ещё не известно, что лучше.
Корда седой битюг выволок платформу вверх по Прорезной и свернул направо на Владимирскую, Алеша соскочил с платформы и пошкандыбал дальше по Подвальной вверх.
И картуз, и возчик учтиво попрощались с Алёшей, продолжая беседу о судьбах «независимой» Украины в рамках германской протекции, начисто позабыв, куда и зачем они едут.
Стук деревяшки и костыля о стёртые мраморные ступени глухо резонировал в пустынной неосвещённой лестничной клетке парадного подъезда. Массивные старинные дубовые двери с резными грифонами обширных многокомнатных квартир были наглухо заперты, как крепостные ворота. Настороженные грифоны и оскаленные медные львиные морды, держащие в зубах кольца ручек, отнюдь не способствовали желанию воспользоваться приглашением: «ПОВЕРНУТЬ», значащемуся на медной же розетке механического звонка, устроенного на уровне человеческой груди по середине двери. Некогда этот богатый доходный дом занимали крупные чиновники, высокопоставленные служащие частных торгово-промышленных фирм, известные врачи, профессора университета и преподаватели гимназий. Но это было давно. Ещё до революции. Потом, после многочисленных смен властей во время Гражданской войны, мало кто здесь остался из старых жильцов. Одни уехали с немцами ещё в 18-м, другие с петлюровцами, третьи с деникинцами, а кто получил свои девять грамм, где и от кого — неизвестно. Словом, когда страсти улеглись, уцелевшие жильцы были «уплотнены» и роскошные пяти-семикомнатные апартаменты превратились в коммунальные квартиры, долженствующие активно приобщать рабочих и совслужащих к светлому будущему — всеобщей коммуне.
Алёша остановился у двери на четвёртом этаже. Здесь было уже достаточно светло, так как свет, падающий через фонарь над лестничной клеткой, щедро освещал площадки верхних этажей. Узорчатый кафель лестничной площадки давно не видел мокрой тряпки уборщика. Богатую лепку и цветные росписи покрывали многолетние слои пыли.
Достав ключ, он осторожно открыл дверь и наощупь в полутьме знакомого коридора, направился к двери комнаты, которую они занимали с матерью. В комнате всё было аккуратно убрано. Паркет блестел, как перед праздником. Алёша присел на стул, облокотив костыль о край стола. На столе лежал тетрадочный лист бумаги, исписанный таким знакомым круглым маминым почерком:
«Алёшенька, сынок!
Я верю, что ты переживёшь это страшное время. Извини, что я не дождалась тебя. Я должна идти в неизвестность, так как не могу подвергать опасности людей, живущих рядом. Ты знаешь, мне не страшно за себя. Будь мужественен. Смотри и запоминай. Прольётся ещё много слёз и крови, прежде чем люди опомнятся и скажут друг другу: «Что же мы натворили?» И упадут на колени перед Богом, обливаясь слезами отчаяния и раскаяния.
Сынок, я верю в тебя. Ты отмечен высшим промыслом. Будь осторожен. В тебе проявляются черты и возможности будущих жителей Земли, прекрасных, справедливых и свободных, чуждых каких-либо предрассудков и бежавших тирании фанатизма. Потому тебе нужно сейчас не поддаваться чувствам, которые скорей всего не найдут отклика в возбуждённых кровью и ненавистью сердцах наших врагов, но обратись к разуму, который подскажет тебе, что нужно делать.