Глава 20
В начале Мая Алеша после долгого путешествия с попутними эшелонами вышел на дебаркадер первой платформы киевского вокзала. Громадное серое здание шуршало горелой жестью и встречало пассажиров мертвыми окнами. Лишенные почти всюду стёкол, многометровые, когда-то зеркальные поверхности громадного в духе конструктивизма сооружения, по мысли автора должного служить гаванью для дальних пассажирских поездов, казались черной раной на теле доисторического мастодонта.
Два десятка солдат и офицеров толпились у окошка военного коменданта. Их вылинявшие гимнастёрки, старые вытертые шинели, ватные телогрейки с мятыми полевыми погонами создавали впечатление серой массы пчёл растревоженного улья, собравшейся у летка.
Бабы, дети, старики и старухи лежали и сидели среди мешков, баулов, чемоданов в углу бывшего зала ожидания этого громадного мертвого здания, дожидаясь попутных эшелонов.
Посреди привокзальной площади зияла громадная дыра, через которую видны были пути, проложенные под площадью для транзитных поездов. Края дыры ощетинились рваной арматурой железобетонного перекрытия, не выдержавшего мощного натиска динамита. Внизу ритмично отстукивали стыки длинные воинские эшелоны.
Большинство тех, кто шел от вокзала в город, направлялись к старому Еврейскому базару, где по слухам, можно было что угодно купить, продать, поесть, выпить и выкупаться по направлению санпропускника в Галицких банях. Направился туда и Алёша. Как только он повернул с парадной Безаковской улицы влево на Жилянскую, перед ним открылась громадная площадь, запруженная народом, деревянными ларями, скамьями и прилавками, на которых шла бойкая торговля. Прямо на мостовой на подстеленной дерюжке были разложены самые немыслимые вещи, казалось никому не нужные, но терпеливо ждущие своего покупателя — шелковые абажуры, подковы, медные оконные запоры и шпингалеты, старые румынские солдатские ботинки, немецкие жандармские бляхи, пятикроновые серебряные монеты с профилем императора Франца-Иосифа, немецкие офицерские подтяжки, духи во флакончике фирмы Коти, нипеля для велосипедов, французские бюстгальтеры 6-го размера, детские пинетки и прочее…
Площадь со стороны речки Лыбедь окружали страшные глинобитные хижины, крытые досками, фанерой, толем и вообще черт знает чем. Тянулись они вдоль бульвара вплоть до бывшего Кадетского шоссе. Испокон веку они служили прибежищем привокзальных воров, босяков Евбаза и Шулявки. Здесь же были подпольные игорные дома, «малины», бардаки самого дешёвого пошиба, тайные питейные заведения, где можно было запросто сбыть краденое и приобрести наркотики. Так было всегда, при всех властях и правительствах. Противоположную часть площади от устья бывшей Мало-Владимирской до Бульварно-Кудрявской и от Дмитровской до бульвара застроили ещё в конце прошлого века довольно приличными двухэтажными домами бывших дешёвых гостиниц и постоялых дворов. Первые этажи здесь были сплошь заняты магазинчиками, лавками и лавочками, сапожными и слесарными мастерскими. Изредка сквозь это людское море, как фантастический корабль, увешаный со всех сторон гроздьями людей, вцепившихся в переплёты окон, поручни и прочие выступы, пробивался звеня и скрепя всеми своими древними шпангоутами, маленький синезелёный вагончик трамвая, совершающий рейс от Житнего рынка на Подоле до Евбаза и вокзала. На остановках, когда толпа временно оставляла в покое его лишеные стёкол окна, и опускалась тут же на мостовую, чтобы передохнуть, можно было увидеть его помятые, давно не крашеные бока с тёмным пятном по середине, где до войны, на манер настоящих пассажирских железнодорожных вагонов, красовался государственный герб, — ведь по традиции самый старый в России киевский трамвай гордо именовался городской электрической железной дорогой.
В самой середине площади на длинных деревянных прилавках разместилась обжорка, манящая запахами борща и домашнего жаркого. Упитанные бабы с Борщаговки, Шулявки, Караваевки и Соломенки зычными голосами расхваливали свой товар, упрятанный в горшки, макитры и вёдра, заботливо укутанные старыми ватниками и одеялами. Тут же дымили трубами и пели разными голосами самовары. Рядом стояли солдатские алюминиевые миски, фаянсовые тарелки. Чистые оловынные и деревянные ложки пучком торчали из старых медных кружек. Сюда и направился Алёша.