Над колодцем двора голубело ясное майское небо. Каштаны готовы были брызнуть белорозовыми цветами, уронить их на морщины асфальта и противотанковые ежи. Запах распустившейся сирени заглушал трупный смрад развалин…
Старик ушел, прижимая к груди, как малого ребёнка, футляр старой скрипки, тяжело шаркая ногами и низко опустив голову. Никто не знал, кто он и откуда. Есть ли у него близкие и родные, где они — в старом песчаном яру под городом или бегут где-то в атаку на немецкие позиции в предгорьях Карпат, или белорусских лесах, приникли к окуляру артиллерийского прицела или перископа подводной лодки… Мальчишки провожали старика недетскими взглядами, взглядами мальчишек военных лет, которые быстро становились взрослыми. Они ненавидели дворника, но ведь этот старик был всё-таки жид…
Алёша встал, прихватив левой рукой мешок, и медленной походкой прошел вслед за скрывшщейся фигурой дворника. Остановившись в дверях комнаты, заваленной разным хламом, награбленным в опустевших квартирах тех, кто успел бежать перед приходом немцев или тех, кто нашел свою гибель во время чудовищных 778 дней оккупации. Алёша в упор смотрел на хозяина логова. Его страшные глаза, казалось, излучали невидимые лучи, под которыми корчилась фигура в бязевой рубахе, щёки горели лихорадочным румянцем.
— Не-е, — выла дискантом бязевая рубаха, пуская сопли и слюни, повалясь на колени. — Я нэ вынуватый, я сполняв прыказ, то нимци…
Алёша молча достал из мешка кусок телефонного кабеля и кинул его бязевой рубахе.
— Я тебе обещал отдать долг. Вот я и пришел. Быстро! У меня нет времени. Тебя там давно ждут.
Дрожащими руками, как в полусне, скуля и причитая, бязевая рубаха движениями квалифицированного палача соорудила нечто наподобие петли, привязала конец кабеля к крюку в потолке, ввинченному в балку, и сунула в петлю голову, став на старый табурет. Алёша сделал шаг вперёд и деревяшкой правой ноги быстро вышиб из-под ног дворника табурет. Петля хлёстко с шуршанием затянулась, сдавив горло, и фигура повешенного, корчась в судорогах, хрипя и разбрызгивая сопли, слюну и издавая смрад человеческих экскрементов, быстро затихла, вывалив синий язык и выпучив налитые кровью остекляневшие глаза. Натянутый телом кабель тихо звенел басовой струной…
Постояв минут пять и убедившись, что ничто не в состоянии вернуть этот мешок с дерьмом к жизни, Алёша вышел из дворницкой и прихрамывая, направился в сторону Присутственных мест. Дорога была до боли знакома. Тот же желтый кирпич тротуара, та же обшарпаная стена Софии, тот же лобастый булыжник мостовой. Только на этот раз он шел в одиночестве.
Липы и тополя старой улицы кудрявились молодой листвой на фоне голубого майского неба…
Глава 21
Февраль 1953-го в приамурье стоял необычайно пуржистый. В недельном ритме следовали одна за другой с перерывами в три дня пурга за пургой. Ветер ревел в кронах старых лиственниц, валя наземь дряхлые высохшие стволы и сотворяя первозданные буреломы. Миллионы тонн снега мощными зарядами изрыгали низкие лохматые свинцовосиние облака, и ветер гигантским прессом сжимал его в плотные сугробы, переметая нитку дороги, засыпая по крыши бараки, вахты, стороживые вышки, погребая ряды колючей проволоки, опоясываюей лагеря треста «Амурлаг».
В перерывах между следующими друг за другом штормами, в минуты полного штиля, природа замирала в неге и довольстве, как любовники, насытившиеся друг другом. Глубокое синее небо казалось бездонным. Сквозь прозрачный воздух громадные массивы Сихотэ-Алиня, укрытые белоснежным покрывалом, казались резко очертанными, близкими и осязаемыми. Широкое ложе могучей реки угадывалось в снежной ленте, вьющейся между сопками на западе и предгорьями Сихотэ-Алиня на востоке, поросшими вековыми лиственницами и кедрами, черным мелколесьем, спускающимся к реке. Кое-где эта снежная лента обнажала синие глыбы торосов, искрящихся в ярких лучах февральского солнца.
Мороз уже отпустил, и красный столбик термометра, прибитого к оконной раме вахты, поднимался до минус 25-ти, а то и 20-ти градусов. Столбы белого дыма неподвижно стояли над громадными сугробами, под которыми угадывались лагерные строения. В эти прозрачные тихие дни делались попытки кое-как расчистить проходы, отвоевать у сугробов дороги, но через три дня ясной погоды пурга опять вступала в свои права, и уже через два часа её дыхания никто не мог найти и следов людского труда.
В этом месяце нечего было и думать дотянуть хоть до 50 % плана. Объём работ, производимых трестом, был громаден. Вдоль правого берега Амура от Комсомольска вплоть до устья на сотни километров тянулась нитка нефтепровода, которая должна была соединить северосахалинские нефтяные поля с нефтеперегонным заводом Комсомольска. Почти у самой береговой кромки реки тянулась и железная дорога, соединяющаяся в Селихино с магистралью министерства путей сообщения, идущей через Крестовский перевал к Совгавани, а рядом, прижимаясь к железке, ныряя меж ближними сопками в распадки, угадывалась просека грунтовки и самого нефтепровода.