Тучный, короткорукий и коротконогий, с обрюзгшим лицом, гауптштурмфюрер Шнитке с его мешковатой фигурой, облаченной в черный эсэсовский мундир, не вызывал трепета и почтения, особенно, когда он, расстегнув тужурку и выставив на солнце лысину, присаживался на стуле у крыльца лагерной канцелярии, потягивая из литровой кружки в виде сапога светлое баварское пиво. В это время Шнитке походил более на добродушного бауэра, отдыхающего после работы. Однако это не мешало ему за малейшую провинность — плохо заправленная постель на нарах, слишком медленная реакция на команду или, упаси Боже, уличение в симуляции, наказать провинившегося в соответствии с установленным порядком 25 — ю, а то и 50 — ю ударами плети по оголенному заду. После такой экзекуции наказанный отправлялся в больничный барак на неделю. Обычно свои приговоры Шнитке выносил стоя спиной к осужденному, внимательно разглядывая вывешенный на видном месте в рамочке под стеклом «лагерплан».
Уже в конце сентября 41 — го побеги из лагеря практически прекратились. Во-первых, пойманных отправляли в центральный лагерь в Майданеке, откуда никто не возвращался и о котором ходила дурная слава, во-вторых, глядя на приближающуюся зиму и чрезвычайную отдаленность фронта, о чем нетрудно было догадаться по поведению охраны, многие поняли бесперспективность такого предприятия и затаились до лучших времен..
В 42 — м и 43 — м в лагере изредка появлялись вербовщики, которые предлагали пойти на службу в полицию на оккупированных территориях, в охрану концлагерей в Генеральной губернии и даже в тюремную охрану. Реже предлагали службу, причем только украинцам, в дивизии СС «Галиция».
В РОА и для работы в эйнзатцгруппен брали всех желающих. Те, кто из идейных соображений хотел служить немцам, шли в РОА или в эйнзатцгруппен. В полицию и охрану шла разная шешура, ушлые, себе на уме, желающие во что бы то ни стало выжить, сытно поесть, попить, — подонки, садисты от природы, которые предвкушали возможность потешиться всласть над себе подобными и утолить свои низменные инстинкты, так сказать, на «законных основаниях». Впрочем, некоторые из последних шли служить в эйнзатцгруппен…
Все, что касалось лагерной жизни, Алеша узнал на следующий день от мордатого парня-санитара, который назвался младшим сержантом медицинской службы Владимиром Лахно, уроженцем города Батайска. Володю взяли в плен в первое утро войны под Перемышлем тепленьким в постели у бабы, к которой он наведывался каждую субботу, начиная с сентября 39 — го. Ее вкусные борщи и вареники, крутой кобылий зад и сиськи, которые не помещались в его громадные лапы, произвели на него такое неизгладимое впечатление, что он не поддался на агитацию участвовать в групповом побеге в августе 41 — го и, тем более, на предложение вступить в РОА. Сержант Володя полагал, что лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе — то ли выслужишься, то ли схлопочешь девять граммов — ни то сзади, от «этих», ни то спереди, от «своих».
Все это он выложил Алеше сразу, а что не выложил, о том Алеша догадался сам. Сержанту Володе же казалось, что он так быстро исповедался незнакомому контуженному солдату из уважения. Не так часто в лагерь доставляли прямо с фронта в суточный срок конвой одного солдата!
К концу ноября Алеша чувствовал себя вполне здоровым. Санитар Володя спроворил ему аккуратную деревяшечку вместо разбитого протеза, всячески ухаживал и угождал, не задавая лишних вопросов, чувствуя нутром алешину значимость, которую хотел использовать в будущем не без пользы для себя. Он же и посоветовал Алеше не очень торопиться с выздоровлением, тем более, что контузия — «заболевание нервное», и кончилось ли оно — хрен определит какой доктор при достаточно умелом поведении больного. А коль скоро он вообще инвалид, то хорошо бы ему и остаться здесь, при больничном бараке, ну, скажем, истопником или уборщиком. Хотя, впрочем, неплохо попасть в барак N5, в группу таких же выживших калек и полудоходяг, в обязанности которых входило поддержание чистоты и порядка на территории лагеря.
Как бы там ни было, Алеша не торопился осуждать «мотивы», которые возбуждали хлопотливость и «ухаживания» санитара Володи, ибо по своей инициативе он не стал «гадом», а то, что пока не попал в условия, которые принудили бы его к этому, было не его заслугой. Это скорей говорило в его пользу, так как возможность получить большую пайку, желание выслужиться перед тюремщиками, а то и просто свести счеты, зачастую было достаточным основанием, чтобы подлое своекорыстие опрокинуло человека на лопатки. Наиболее стойкими в таких условиях оказывались люди с чистыми, как у детей душами, с незапятнанной верой в возвышенное, благородные и справедливые, совестливые и сострадательные. И самым страшным грехом перед человечеством было циничное развращение таких душ, моральное и идейное насилие над ними, ибо это ослабляло потенцию человечества как вида, как промысел Великой Эволюции Материи в ее неудержимом стремлении к Истине…