Попал он в войска НКВД перед самой войной по комсомольскому набору из подручных кузнеца калужских железнодорожных мастерских. Образование его исчислялось четырьмя классами начальной школы, школы младших командиров, курсов усовершенствования командиров войск НКВД. Всё, чему его учили в школе и на курсах, принималось им, как непреложные истины и никогда не вызывало и тени сомнения. Поэтому любое злоупотребление властью, что считали позволительным многие его коллеги, было для него неприемлемо. В то время, как его сверстники отбивали атаки немецких танков и ходили в атаки там, далеко на западе, он без тени сомнения нёс службу в лагере, искренне полагая, что делает не менее важное и полезное для победы советского народа дело.
«Черт побери, — подумал Шмат, — что-то там бормочет старшина», — обратив внимание на его растерянное лицо.
«…сикает настоящим авиационным бензином», — дошли до его сознания отрывки доклада.
Сделав усилие, чтобы переключить своё внимание на что-то, не связанное с приёмом пищи и проглотив тщательно пережеванную мешанину из талы, борща и каши, запив компотом, Шмат уставился на старшину.
— Кто и куда у тебя сикает?
— Расконвоированый заключёный Шалавый. Так что бензином сцыт, гм… того… Авиационным. — повторил, вытянувшись по стойке «смирно» старшина, тщательно подыскивая слова.
Нужно сказать, что старший лейтенант Шмат совершенно не терпел нецензурных слов, особенно матерных, чем ставил своих подчинённых зачастую в затруднительное положение, привыкших, как, впрочем, и местное население, к матерному языку, как к обыденному. Да это и удобно было. Каких-нибудь полутора-двух десятков слов в разных вариациях вполне хватало для общения друг с другом и выражения «сложных» эмоций.
— А ну, дыхни! — положив ложку, сказал старший лейтенант.
Старшина несмело сделал шаг вперёд и угодливо наклонившись, осторожно дунул в пегий лейтенантский ёжик.
— Ф-фу, опять надрался! — скривился Шмат, отправляя в рот солёный огурчик.
— Дак это ещё утрешняя похмелка… так, чуть бражки ёбнул… того… принял, — оправдывался старшина трепетным голосом заигрывающей любовницы.
— Я уж тебе обещал, что отправлю в город на губу, а ты всё своё. Пьёшь не в меру. Я ж не запрещаю, однако не напивайся на службе Несёшь черт-те какую околесицу. Разве может человек сикать бензином? Може круги перед глазами али сны с голыми бабами снятся в цвету? — проявил заботу о здоровье подчинённого Шмат.
— Никак нет! Я и сам не поверил, однако весь конвой и рядовой Микитюк подтверждають доподлинно! — и старшина Чурбан рассказал со слов рядового Микитюка всё, чему он был свидетелем у ворот склада стройматериалов, добавив от себя, что чуть не загорелся склад от этого блядства со стороны Шалавого.
Старший лейтенант Шмат сдвинул брови, насупился и стал мять короткими толстыми пальцами хлебный мякиш. Это был верный признак усиленной работы его мозга. Через минуту, цыкнув сквозь зубы и сплюнув на пол застрявшее в зубах мясное волоконце, он сказал:
— Дай-ка сюда телефон.
Старшина поднёс коробку полевого телефона.
Крутнув ручку, Шмат попросил, чтобы его соединили с базой рыбкоопа.
Уже по хихиканью тамбовской телефонистки Клавки Шмат понял, что старшина Чурбан пока ещё в здравом уме.
Узнав все живописные подробности новейшего применения «инструмента» Шалавого, и что в данный момент он лежит мертвецки пьян в сторожке у Кольки, а возле него дежурит Фенька с «уткой», добытой у фельдшера, чтоб не пропало ни капли драгоценной влаги, Шмат наказал Кольке передать Шалавому, как только тот проснётся, чтобы немедля был в лагере, иначе… ну, в общем, сам знает.
Шалавый появился в лагере только в понедельник к полудню. Получив указание от старшего лейтенанта, Колька более никого не подпускал близко к Шалавому, и тот к утру понедельника нацедил трёхлитровую банку бензина, да ещё был использован по назначению, воспользовавшейся случаем настырной Фенькой, бабёнкой маленькой, тщедушной, без каких-либо видных женских прелестей, однако удивившей видавшего виды Шалавого своей квалификацией и тем, что такая «манюня» запросто приняла в себя его громадный «инструмент», причитая, царапаясь и крича в экстазе.
— Н-ну, чо так долго добирался? — спросил Шмат Шалавого, глядя на его помятую, липкую от злоупотреблений физиономию. — Давно в карцере не был?