— Казарма. На 36 человек по 4 метра на нос.
— Будем считать на 18. Поставишь двухярусные нары. Тьфу, койки. Извини. Привык, — щёлкнул костяшками Колька. — Дале?
— Пункт управления. Ещё метров двадцать…
— Так.
— Приёмный пункт…
— Так, — щёлкал костяшками счётов Колька.
— Аппаратная для стационара. Тридцать метров.
— Так.
— Ленинская комната…
— Так.
— Столовая с кухней…
— Так.
— Каптёрка с сушилкой… — по бумажке читал Анисин.
— Так.
— Ну, командирский кабинетик, что ли, или как там, канцелярия… Что там получилось?
— Метров шестьсот. Меньше не обойдёшься. Сколь тебе выдали средств на всё дело?
— Полторы тысячи…
— Фю-и! — свистнул Колька. На эти деньги разве что сортир на твою команду можно соорудить. Не веришь? Вот ценник. Поинтересуйся.
— Да знаю. Задавали вопросы. И ежу ясно, что это не деньги. Мало, что своими силами строить придётся, плюс боевую службу нести, так хоть бы подкинули чего из стройматериалов. Тайга ведь. Ни кирпича, ни гвоздя. Цирк да и только!
— А они что?
— Да что? Как повелось. Проявите, мол, солдатскую находчивость…
— Ну, у меня этот номер не пройдёт! Так и знай, что твои ребята спиздят, вернёшь и будут крупные неприятности.
— Да я ж не за тем к тебе пришел… Посоветоваться нужно. Одна голова хорошо, две — сельсовет!
— Во-о! Так-то оно лучше. Подумаем. Что-либо придумаем, — сказал Колька, доставая из ящика под столом бутылку грузинского марочного коньяка. — Фенька — крикнул Шустрин.
В дверь заглянула сухонькая мордашка Феньки Шишкиной с вопросительно растопыренными желтыми глазами.
— Чего?
— Чо там есть закусить? Волоки-ка. Там где-то ящик с консервироваными ананасами. Прихвати баночку. Ну и всё такое…
— Хорошо. Щас. — и скрылась за дверью.
— Не-е, Николай, я эту гадость не пью. Клопами воняет. — сморщился Анисин, глядя на лакированную коньячную этикетку.
— А я тебя и не насилую. Знать, ты не созрел ещё до этого райского напитка. Клопами, так клопами. А я так очень уважаю. Конечно, пить его нужно не банками. Ну а водочку приемлешь?
— Отчего же. Особливо, если под хороший харч.
— Обижаешь. Ты же знаешь, Федотыч, у меня всегда хороший харч. — сказал Шустрин, доставая из того же ящика белоголовую бутылочку с белозелёной наклейкой Московской Особой. — Эта подойдёт?
— Подойдёт!
— Вот и лады.
Дверь скрипнула и Фенька, как заправская официантка, поставила на тумбочку большой поднос, покрытый белоснежным накрахмаленным льняным полотенцем и бесшумно исчезла. Шустрин сдёрнул полотенечко и мигом превратил его в скатёрку, поставив сверху поднос.
На тарелочках китайского фарфора лежала нарезаная сухая колбаска, ломтики копчёной кетовой тёшки и осетрового балычка. Отдельно стояла вскрытая банка с консервированными ананасами, на блюдечке тонко нарезаный лимон и фигурно очищеный апельсин. Тут же стояли два хрустальных стаканчика-стопки. Отдельной горкой горбатился тонко нарезаный ещё тёплый утренний хлеб, а в розетке желтело масло.
— Может ты соления любишь или икру какую?
— Да уж чего-чего, а квашеной капусты я за службу в армии съел полный рацион, отпущенный на всю жизнь. От икры же сплю плохо. Поначалу на неё налегал, а нынче на неё смотреть тошно.
— Правильно. Здоровье береги. Мы с тобой люди европейские. От переизбытка икры можно печень запросто посадить. Думаешь, шучу?
— Не-е. Я ничего.
— То-то. Был тут один особист в лагере. Тоже старшой, как ты. Перевели с запада в 46-м. Видать там оголодал, так жрал эту икру тазиками. И что ты думаешь? Печенью заболел! Демобилизовали. Плакал вот такими слезами! — показал полпальца Шустрин. — Не хотел возвращаться в свою голодную смоленщину. Учитывая его заслуги перед родиной, начальник Амурлага помог ему устроиться инспектором отдела кадров в Дзёмгах на почтовый ящик, что гонит свою продукцию по Амуру.
— Значит твой знакомец земляк мой. Я ведь тоже смоленский. В сороковом призывался. Попал на Дальний Восток. Просидели тут всю войну по готовности 1. Не стреляли, но и кормили так, чтоб не уронил винта. В 45-м полегчало. Сбегали в Маньчжурию, а потом дембель. Съездил на запад — такое там уныние — разруха да голод. Вернулся сюда. Поступил в Комсомольске в строительный техникум, а как кончил, — опять в армию призвали. Аттестовали офицером. Вот и служу. Ничего. Приемлемо. Женой обзавёлся, детишками. Двое уже. Тоже избу нужно ставить. Не жить же на квартире. Всё же — командир. Да и старшине изба не помешает.