Шнитке ленивым жестом левой руки пригласил гостя присесть рядом на свободные подушки у второго кальяна и разделить с ним удовольствие, а правой подал знак, и из-за другой двери раздалась музыка этого Кальмана, причем, как только хор стал восхищаться красотками из кабаре «Орфей», дверь распахнулась и из нее гуськом, высоко взбрыкивая голыми мосластыми коленками, в трусах, сапогах и касках, со шмайссерами, болтающимися на голых животах, выскочили четверо солдат и стали лихо отплясывать, кокетливо вихляя бедрами…
Штандартенфюрер Ганс Леманн был наслышан о странностях гауптштурмфюрера Шнитке, но такого он не мог себе представить и во сне.
Хлопнув дверью не забыв отдать необходимые распоряжения своим спутникам, Леманн погрузился в объятия сафьяновых подушек хорьха, который лихо развернувшись, в сопровождении зеленого «капитана» помчался в сторону Люблина…
К вечеру вся охрана лагеря во главе с его комендантом гауптштурмфюрером Шнитке была заменена…
Глава 4
В четверг на вечернем апеле перед строем впервые появился новый комендант. Безукоризненно пригнанная форма СС оберштурмфюрера ладно облегала его поджарую фигуру. Медленной походкой, внимательно вглядываясь глубоко сидящими стальными глазами в лица, и время от времени молча указывая пальцем на стоящих в шеренгах пленных, сопровождающему его дежурному офицеру, он шел вдоль строя. Дежурный офицер тут же выталкивал вон из строя тех, на кого падал перст коменданта. Гробовая тишина была насыщена тревогой и ожиданием. Ясно было одно: этот не ограничится «Мютцен аб унд мютцен ауф».
Вскоре шагах в тридцати лицом к строю в одной шеренге выстроились тридцать два человека. Случайно или нет, но в нее попали четыре бывших политрука, два рядовых коммуниста, один комсомолец, оба еврея и цыган, словом, те «нечистые», о которых знали более двух человек. В этом же строю стоял рядом с сержантом Володей и Алеша. Оберштурмфюрер расстегнул кобуру, медленно извлек оттуда унтерофицерский парабеллум и взвел курок. Теперь он дефилировал вдоль строя тридцати двух.
Остановившись возле крепкого парня, бывшего младшего политрука, он неожиданным ударом правой ноги в нижнюю часть живота опрокинул парня наземь. Парень скорчился, задыхаясь от боли. Двое солдат из состава новой охраны мигом подняли его на ноги, предварительно окатив ледяной водой.
— Который из твоих соседей по строю жид? Справа или слева? — на чистом русском языке спросил оберштурмфюрер. Парень мотнул головой влево… Никто не заметил, как оберштурмфюрер вскинул руку с пистолетом. Сосед парня молча повалился с отверстием от пули в самой середине лба.
— А справа? — вновь задал вопрос комендант.
Еще не отрезвевший от страшного удара, парень таращил глаза на оберштурмфюрера.
— Не хочешь отвечать? Жаль.
Раздались еще два выстрела, и парень вместе со своим соседом справа рухнули на землю.
Комендант продолжал обход. Он остановился не доходя трех человек до Алеши перед тощеньким пареньком лет восемнадцати.
— Фамилия?
— Яковенко…
— Имя?
— Тарас… Тарас Григорьевич…
— Та-а-расик? Ишь ты… Сопля. И он туда же. Комсомолец? Молчишь? Ну-ну. Гауптшарфюрер! Накормить этих. Пятнадцать минут, — крикнул через плечо оберштурмфюрер дежурному офицеру.
Перед двадцатью девятью обреченными, каковыми они себя считали, стояли миски с жареной картошкой, тушоной капустой и мясом с подливой, что после пустого капустняка и эрзацкофе в течение почти двух с половиной лет, казалось пищей богов, совершенно забытой и как бы не существовавшей.
Сначала все замерли насторожившись. Обычная человеческая рассудительность подсказывала: «Пища отравлена! Но она так благоухает и манит! А я такой голодный… А, все равно умирать! Так хоть перед смертью поем!»
Сначала несмело, потом быстрее, быстрее застучали ложки по металлу. Тут же стояли кружки с розовой густой жидкостью, похожей на кисель.
— Шнель, шнель, — подгонял гауптшарфюрер.
— Чо торопишь? На тот свет и так успеем, — кто-то нехотя огрызнулся, тут же получил увесистую затрещину и выплюнул зуб.
Через пятнадцать минут двадцать девять человек вновь стояли перед оберштурмфюрером.