— Вот так дед Кондрат! — заметил после минутного молчания Шустрин.
— А что, дед, не видел ты боле Семён Михалыча? — спросил старшина.
— Не видел, служивый. Ушел в Сибирь. Да всё дале и дале, покуда тута не обосновался.
— Что ж ты ему не дал знать о себе?
— Дурья твоя голова, служивый, хучь и в унтерах по-старому ходишь! Вить он хто? Маршал! А я? Што ж я ево подводить стану? Никогда! Вить старый друг он мне, и обязан я ему жизней!
— Попадись тогда он тебе, дед, отпустил бы ты его?
— Как у тебя язык-то поворачивается спрашивать? Што ж ты совсем глупый? Конечно отпустил! Исделал бы то, што он сделал! Вот так-то…
Потому и котик мой носит дорогое имя мово лучшего друга…
Кот тем временем привёл в порядок свою роскошную шубу и, оглядев присутствующих, решительно направился к Алёше. Взобрался к нему на колени и, урча, стал тереться о него. Алёша нагнул голову и кот, как будто желая ему что-то сказать, потянулся к его уху.
— Ишь, признал в тебе товарища, милок, — заметил дед, — Што он те сказал?
-:Жалуется на тебя, дедушка.
— Чем же я провинился? — испугано спросил дед.
— Говорит, что кошечку бы ему надо. А то ходить уж больно далеко. За двадцать пять вёрст. Аж в Опытное поле. И то, — говорит, — старая там кошка, ей бы только дремать на печке. И поиграть-то выходит только по весне. — ответил Алёша.
— Ах старый же я дурень! Конечно надо ему кошечку добыть! Николка, сделай милость, отыщи кошечку! Штоб молоденька была. Как же я так опростоволосился?
— Ну, дед, у тя и кот волшебный! Разговаривает! Только, вот, Лёха ево и понимает! — заметил Анисин.
— А ты не смейся. Што ж ты думаешь, если животное, то и говорить не могет? Животные — и кони, и собаки, и коты — все разговаривают промеж собой. И думають. А как же?! Только не всяк их понять могет. Ты, вот, и нанайца не поймёшь, как говорить он станет на своём языке, а человек ведь! Животное знает, хто ево понять могет. Видал? Сёмушка поглядел-то на всех, а пошел к Алексею. Знает, што поймёт ево! Не ошибся. Умный кот!
— Да мало ли, что Лёха набрехал! Кто знает?
— Не. Он никогда не брешет. Я вижу.
— Готово! Уха доспела! — снимая ведро с ухой с треноги оповестил старшина.
Глава 28
Сели вокруг стола, сбитого из горбыля, на вкопаных с двух сторон скамьях.
От алюминиевых мисок шел густой душистый пар. Большие куски белого рыбьего мяса распадались, и янтарные пласты жира живо воскрешали в памяти сочную вкусноту свежей осетрины.
Шустрин лихо вышиб из бутылки ударом ладони о донышко картонную пробочку, и прозрачная влага забулькала в стаканы.
— За твоё здоровье, дед Кондрат! Хорошую историю ты нам рассказал. Живи долго! — сказал Шустрин.
Все чокнулись. Слегка охлаждённая в ручье водка легко и приятно обожгла нутро. Ложки бойко застучали о миски и, приправленная доброй водкой и густым терпким таёжным воздухом, уха быстро переместилась из ведёрка в желудки. Горка рыбьих косточек выросла на большом листе лопуха, разложенном на краю стола.
— Ну чо, Анисин, надумал строиться или тебе боле нужон шанцевый инструмент?
— Куды ж мне деваться? Убедил ты меня, Николай, — сытно отрыгивая ответил Анисин. — И где ты так натаскался? Всё по полкам разложил. Чистый академик! Может из академии какой хозяйственной сюда загремел?
— Не-а… С Красной Армии. Через неделю, как война закончилась. Из самой Германии. Что ж ты думаешь, я, как ты, тут дежурил всю войну? Не-а. Я от самой границы топал до Волги, а потом до Берлина. Ну, не совсем до Берлина, но под Берлином был. Войну начинал младшим командиром в артиллерийском отдельном противотанковом дивизионе. Закончил старшиной. Заведовал продовольственно-фуражной службой отдельного истребительного противотанкового полка. И учти — ни разу не был ранен! Даже не оцарапало!
— Знать, на роду тебе, Николка, было написано! — заметил дед Кондрат.