‒ Скажи, Яни, а это правда, что говорят про твоих родителей?
‒ Не знаю, что там говорят люди, ‒ мальчик пригнулся под выскочившую из темноты ветку, ‒ но Старый Капитан мне рассказывал, что когда железный кашалот, пожирающий молнии в грозу, однажды рухнул в море, поднялась такая волна, что накатила бы на долину острова, смывая всё на своём пути, и с востока, и с запада. Моя мать ‒ заклинательница воды, пошла на запад, чтобы успокоить и убедить морские волны пойти вспять. Мой отец ‒ погонщик облаков, встал с верным ветром с востока, чтобы вернуть потоки воды на их бескрайние просторы. Но Океан взбесился и не думал униматься, потому моя мать, раскрыв своё сердце недрам земли, обратилась в огненную змею и застыла каменной стеной, закрывая собой Западные столбы. А отец, так твердо стоял на своём намерении не пустить стихию дальше, что врос ногами в землю и обратился Волчьей скалой на востоке, там до сих пор слышно, как завывает осиротевший ветер.
Камень-шатун, почуяв приближение людей, поднялся с тропинки и укатился в ночь.
‒ Никто никогда не рассказывал про железного кашалота. Говорили, что ведьма Аскефра позавидовала их любви и обратила влюблённых в камень. Но знаешь, твой рассказ нравится мне гораздо больше...
Они замолчали. Дорожка бежала под ногами, тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра да вскриком одинокой птицы, тянулась минуту за минутой. И эту тишину, как весенняя капель тяжелые сугробы, разрезал смех Хельген. Яни вздрогнул от неожиданности:
‒ Ты чего?
‒ Да вот, подумала, какой выдумщик мой отец. Маму я никогда не знала, но он рассказывал, что однажды три дня и три ночи жег уголь. На четвертое утро сильно устав, папа вышел из своей пещеры, чтобы растерев щеки снегом, омыть лицо в холодном ручье. И когда он опустил ладони с остатками черной пыли и снега в ледяной поток, на них появилась синеглазая девочка ‒ я! Надо же было такое сочинить!
‒ Он, наверное, просто очень тебя любит, Хельген...
Девочка придержала Яни за плащ:
‒ А мы уже пришли!
Мальчик удивился и, не веря, заглянул в усмехающиеся синие глаза:
‒ Мы уже с той стороны горы, так быстро?
‒ А чего удивляться? Добрый разговор, да приятный спутник мягко дорогу стелют.
‒ Наверное, это все магия твоего голоса. Когда я слышу его, время пробегает мимо, как резвый кролик, путая все мои мысли...
Даже если бы было светло, слой сажи на щеках девочки всё равно скрыл бы зардевшийся румянец.
Под низкими сводами пещеры было неуютно. Где-то вдалеке ворчал и поблескивал подземный огонь. Углежог задумчиво почесывал бороду, прислушиваясь к эху от утробного голоса горы.
‒ Нет, ‒ наконец сказал он уставшим голосом, ‒ нельзя опускать снежинку в жерло. Если она остудит сердце горы ‒ время навсегда остановится. И весь мир замрет в нём, как мухи в янтаре!
‒ Что же делать, папочка? ‒ в отчаянии Хельген взяла отца за руку.
‒ Я бы предложил отказаться от этой затеи, но ОН же не откажется... ‒ косматая борода качнулась в сторону Яни, и тот расправил плечи, на сколько это позволяла пещера, чтобы показать свою непреклонную решимость, ‒ Вот видишь? Тогда вам надо на Грозовой пик к Седой берёзе. Она пустила там свои корни ещё в начале времён и знает всё о бегущих секундах и ползущих столетиях. Она приманивала снеговые облака своими песнями. Поэтому заговорить время чтобы растопить снежинку может только она!
Дети бежали со всех ног, ведь скоро прилив! Но вот уже и Грозовой пик. Фонарь выхватил черный разлом в скале из которого торчала обугленный остов Старой березы. Видимо последняя гроза все же угодила в изломанный ствол непокорного дерева.
‒ Какая же я глупая! ‒ по щекам Хельген потекли слёзы, смывая угольные пятна, ‒ Надо было сразу отвести тебя в деревню! И тогда... и тогда ты бы спас остров от жадных лап Аскефры.
‒ Ты плачешь и становишься еще прекраснее! ‒ Яни печально улыбнулся, ‒ И время, что мы провели вместе...
Мальчик задумался:
‒ Кажется мы можем ещё что-то сделать! Помнишь, как в ущелье наши руки соприкоснулись лишь на миг, а вечер стал ночью, а дорога на ту сторону Вдовьей горы пролетела незаметно. Значит, когда мы вместе ‒ время бежит быстрее!
Яни достал из кармана стеклянную снежинку, тускло поблёскивающую в ночи:
‒ Я возьмусь за один край, а ты возьмись с другой стороны! Скорее, я уже чувствую прилив, мои подошвы так и отрываются от земли!
Слёзы смыли всю сажу с лица Хельги и уже подсыхали на чистой белизне кожи. Девочка подошла ближе и кончиками пальцев дотронулась до ветвистого лучика снежинки.
И сейчас же стекло запело, заплакало. Тягучие стеклянные капли потекли по пальцам, капая прямо на землю. Песня снежинки была такая грустная, что на ее зов со всех краёв океана потянулись пушистые громады облаков. Они терлись друг о друга, толкались, пытаясь рассмотреть, кто так красиво поёт. И из густой шерсти на уставший от осенней непогоды остров повалил густой, мягкий снег. Он падал, пока снежинка не растаяла окончательно, а снеговые облака не истерлись до последней льдинки.