— Доброе утро, Северус. Кофе будешь? — Нарцисса улыбнулась ему, как близкому родственнику, и, не дожидаясь ответа, поставила на стол изящную чашку. — Пожалуйста.
С продуктами в Лондоне было хуже, чем в Уике, или это давали о себе знать военные лишения, но поджаренный хлеб с джемом вызвал у Драко бурю восторга. Он вежливо поздоровался и уселся за стол, на правах взрослого.
— Через неделю будет приём в честь нашей победы, вы пойдёте? — улыбнулся он Северусу. — Если что, то отец может помочь с пригласительным билетом.
— Драко, мне кажется, что приглашать Северуса — это моя привилегия, — Люциус не утратил свою способность появляться в нужном месте в нужное время.
— Но ты ведь всё равно хотел его пригласить?
— Разумеется, — Люциус уселся напротив Северуса и поинтересовался: — Какие у тебя планы?
Кажется, он ждал, что Северус немедленно сорвётся в Уик, поэтому на его лице и мелькнуло разочарование, стоило ему услышать:
— Поеду в Коукворт.
— К родителям?
— Да. И, наверное, навещу Петунью.
Улыбка покинула лицо Люциуса:
— Это да… вам есть о чём поговорить. А потом возвращайся, приём обещает быть очень интересным, — Люциус задумчиво покрутил в пальцах чашку. — А ты ещё не решил, где хочешь служить?
— Ещё нет.
— Я могу порекомендовать тебя в любую часть, а если захочешь, то составлю протекцию в штабе.
В этом был весь Люциус — колпак Санта-Клауса был бы ему к лицу.
— Спасибо. Но штабная работа всё-таки не для меня.
— Я помню. Только небо может тебя привлечь.
Северус улыбнулся.
— Именно. Я приеду на приём.
— Хорошо. А когда уедешь?
— Сегодня.
Почему-то пользоваться гостеприимством Люциуса было неловко. Да и вообще Северус никак не мог почувствовать себя уместным и окончательно вернувшимся, когда мыслями всё ещё был там — на девяти досках нар стылого барака.
Возражать Люциус не стал, и сразу же после завтрака Северус отправился на железнодорожный вокзал. В мыслях по-прежнему был полный раздрай. Только сейчас до него дошло осознание смерти Лили, и он цеплялся за эту боль, свидетельствующую о том, что он сам ещё жив, хоть и опустошён. Подумать только, там, в лагере он переживал за Люциуса, Фрэнка, Артура и даже подумать не мог, что это будет Лили. Весёлая, сильная, понимающая, добрая — сейчас она казалась ему самой лучшей, и он ненавидел себя за то, что никогда ей об этом не говорил.
Поезд, как нарочно, останавливался на каждой станции, и мысли медленно начинали упорядочиваться. Надо будет пообещать Петунье перечислять половину жалования для сына Лили, чтобы хоть так…
Мать бросилась ему на шею со слезами, позабыв о своей привычной сдержанности и чопорной сухости. Северус прижал её к себе, глядя поверх её макушки на отца.
— Здравствуй, сын…
Как же он постарел!
— Здравствуй, отец.
Тобиас неловко потоптался рядом и вдруг тоже приобнял Северуса, после чего быстро отпрянул, будто обжёгся. Но для него это был просто верх нежности.
— Герой… наш… — Тобиас прокашлялся. — Ты это… знай… мы тебя ждали… и гордились… ага… соседи вот не дадут соврать.
Чтобы сгладить неловкость, Северус принялся доставать из вещевого мешка консервы, заботливо упакованные Люциусом, и серый армейский хлеб. Похоже, это был лучший подарок, потому что мать даже забыла про слёзы и начала прятать консервные банки подальше в шкаф.
Северус вышел на крыльцо покурить и удивился, что отец не только последовал за ним, но и закурил, задумчиво глядя на серое от низких облаков небо.
— А подружка твоя того… погибла.
— Я знаю, — Северус на мгновение сжал кулаки.
— Малец у неё остался, — Тобиас тяжело вздохнул. — Я-то до последнего думал, что твой, но нет… подрос и на отца стал походить. Глаза только её и смотрят так же.
— Я знаю…
— Эх, да кабы ты знал! Была бы она жива, нашла бы парнишке отца со временем, чтобы не бедовал, а так… кому он нужен стал?
— А Петунья что?
— Так всё равно это… своя рубашка ближе к телу-то, кто бы что ни говорил. Нет, ты не подумай, она старается, только всё равно мальчишка растёт, как трава у забора.
Тобиас ещё раз затянулся и долго тушил брошенную сигарету, втаптывая её в грязь. Северусу вдруг стало невыносимо тоскливо.
— Отец, я пойду прогуляюсь… к реке.
— Иди… отчего ж не прогуляться?
Северус уселся на пень, бывший когда-то раскидистой ивой, и принялся бросать в воду мелкие камешки. Слова отца разбудили в душе какое-то непонятное чувство, и ещё почему-то было стыдно за то, что идти к Петунье не хотелось, а особенно не хотелось смотреть в глаза, похожие на глаза Лили. Хотя, конечно, ребёнок его точно не узнает.
— Ты что здесь делаешь?
Перемазанный мальчишка вылез из кустов и тонким прутом принялся хлестать по стеблям травы, сбивая их.
— Сижу, — пожал плечами Северус. — Нельзя?
— Вообще-то, это мой пень, но тебе можно. Ты ведь герой.
А Северус уже и забыл о двух крестах, которые заставил его надеть Люциус «на всякий случай». Кто ж знал, что случай будет таким. Северус пристально взглянул на мальчишку и обомлел: глаза, упрямо поджатые тонкие губы, характерный овал лица… сомнений быть не могло.
— А ты Гарри?
Мальчишка удивился:
— Да. А откуда ты меня знаешь?
— Потому что я знал твоих родителей, а ты очень на них похож.
Северус смотрел на удивлённо распахнувшиеся глаза своего прошлого и чувствовал, как сжимается сердце. Мальчишка бросил прут и подошёл поближе, заглядывая Северусу прямо в глаза:
— Правда?
— Да. Мы с Лили дружили с детства… с Джеймсом тоже, но уже позже. И я даже держал тебя на руках, когда ты был очень маленьким.
Северус не умел обращаться с детьми и точно не знал, что делать, когда ребёнок вдруг бросается на шею и доверчиво обнимает. Впрочем, мальчишка тут же смутился своего порыва и даже отошёл на шаг, старательно заводя руки за спину, видимо, чтобы избежать искушения.
— А ты почему здесь один ходишь? — Северус решил заговорить на нейтральную тему.
— С Дадли поругались, — мальчишка досадливо махнул рукой. — Варенье мы с ним вместе ели, а когда нас поймали, то он не признался, и тётушка меня мокрой тряпкой по заднице отходила.
— Больно?
— Обидно, — насупился Гарри. — И нечестно. И варенья в той банке было всего-то на самом дне.
Северус вспомнил свои детские беды и подвинулся, уступая мальчишке часть пня.
— Садись.
Уже через час они разговаривали, как старые приятели, и Северус вдруг почувствовал, что пружина, которая была скручена у него где-то внутри, медленно разжимается, и даже дышать становится легче.
— А ты где живёшь? — вдруг спросил Гарри.
— В соседнем доме.
— Врёшь ведь! Там только старый Тобиас живёт, и его строгая жена. Я раньше его боялся, а он потом ничего такой оказался. Даже как-то раз печенье дал. И леденцы с ярмарки приносил.
— Это мои родители.
— Да ну! Ни капли не похожи. Вот про меня говорят, что «одно лицо», а ты со стариком Тобиасом — два разных. Глаза только на его жену похожи… цветом. А ты у них жить будешь?
— Нет. Я же лётчик. Я в часть вернусь и буду жить на авиастанции.
— Правда? — зелёные глаза восторженно заблестели. — А с тобой можно?
— Куда?
— На авиастанцию. Я хороший. Честно. Я даже самолёты мыть буду, если надо.
Северус рассеянно кивнул, вспоминая, как они с Поттером мыли эти самые самолёты.
— Спасибо! Спасибо огромное! Я сейчас только тётушке скажу и вернусь! — Гарри отбежал, а потом вдруг остановился: — Как, ты говорил, тебя зовут? Сев?
— Северус.
— Се-ве-рус! — прокричал мальчишка, скрываясь в кустах.
Почему-то без него сразу стало как-то пусто. Северус ещё недолго посидел, а когда солнце вдруг выглянуло из-за туч, засобирался домой. Проходя мимо дома Петуньи, он решил зайти объясниться, а то ребёнок мог наболтать всякого.