После спектакля Родерик предложил поужинать всем вместе в каком-нибудь ресторанчике.
— В каком? — спросила Салли.
— В каком-нибудь поскромнее. — Родерик улыбнулся. — Там, где нас не найдет Хилари.
Или Чайна, добавила про себя Джессика и сама поразилась тому, как же сильно она ревнует. И тем более беспричинно. Раньше за ней такого не наблюдалось.
Была уже почти полночь, когда Николас привез Джессику домой. Она потянулась к ручке, чтобы открыть дверцу машины.
— Спасибо тебе за чудесный вечер.
Николас перехватил ее руку.
— Вчера ночью мы вместе спали. Позавчера занимались любовью. И сегодня утром тоже. — Он взял ее под подбородок, повернул к себе и посмотрел прямо в глаза. — А сейчас ты не хочешь, чтобы я к тебе поднялся?
Джессика невольно вздрогнула.
— Николас, понимаешь… Я не знаю, нравится мне или нет, к чему все у нас идет.
— «Все» — это что? Объясни, пожалуйста.
Ей было страшно. Она боялась его. И себя…
— Я, ты… Мы с тобой… — Она отвела взгляд. — Скоро я улетаю в Европу. — Она на мгновение умолкла. Николас тоже молчал, ожидая продолжения. Он провел пальцем ей по губам. — Меня не будет здесь несколько месяцев, — выдавила она.
— И ты не хочешь, чтобы тебя тут что-то держало? — В преувеличенно мягком голосе Николаса таилась угроза. — Не хочешь ничем себя связывать? Как ты себе это представляешь? Пока есть возможность, будем наслаждаться друг другом? Ночь — у тебя, ночь — у меня. Когда нам обоим этого захочется. А потом мы нежно расцелуемся на прощание и скажем: «Слушай, все было замечательно. Давай повторим как-нибудь при случае»? — Он был вне себя от ярости. Ему хотелось взять ее за плечи и как следует встряхнуть — так, чтобы проняло. — Ты так себе все это видишь? И для тебя это совсем ничего не значит?
Джессика вдруг поняла, что ей дается возможность покончить со всем этим раз и навсегда. Сейчас был самый удобный момент для того, чтобы произнести те самые горькие и жесткие слова, после которых они с Николасом расстанутся и уже никогда не увидят друг друга.
Наверное, именно так ей и стоило бы поступить. Потому что еще немного, и она уже не найдет в себе сил с ним расстаться. Впрочем, уже и теперь…
Стоило только Джессике подумать о том, что она никогда не увидит этого человека, не почувствует прикосновения его рук и губ, не испытает того счастья, которое он ей дарит, как ее сердце защемило от боли.
— Нет.
Пару секунд Николас молчал. Ему было достаточно просто смотреть на Джессику, гладить ее по щеке, по волосам.
— Это тебя Чайна расстроила?
Неужели она настолько не умеет скрывать свои чувства? А ведь Джессика была уверена, что может владеть собой.
— Сразу видно, что ты ей не безразличен.
— Когда-то у нас была любовь. И мы даже собирались пожениться. Нам тогда было по двадцать лет. Я был начинающим амбициозным художником и рьяно сопротивлялся всем попыткам отца привлечь меня к большому бизнесу. Я на два года уехал в Европу. Без гроша в кармане. А Чайна ехать не захотела. Сказала, что жить нам не на что, и что это не жизнь. — Николас пожал плечами. — Мы поссорились. Я, как говорится, ушел, хлопнув дверью. А она вышла замуж за другого.
Джессика испытующе смотрела на него.
— И теперь вы с ней просто хорошие друзья.
Николас улыбнулся, почувствовав недоверчивую настороженность в ее голосе.
— Чайна знает, что у нас с ней не может быть ничего иного.
Он что, пытался ее успокоить? Убедить, что для ревности нет причин? Но сама мысль о том, что он возбуждает другую женщину до состояния полного самозабвения и доводит ее до вершин блаженства, приводила Джессику до бешенства. Почему-то ей это было очень неприятно.
— Уже поздно, — она все же открыла дверцу и вышла из машины.
Николас вышел следом, подошел к Джессике и взял ее за руку.
— Николас…
— Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я ушел, и я уйду.
Джессика едва не сказала ему: да, уходи, но потом вспомнила, как это хорошо — засыпать в его объятиях, зная, что, когда ты проснешься, он будет рядом.
Искушение было слишком велико. Джессика не раз ловила себя на том, что слишком осторожничает. Может быть, хватит бояться? Почему бы не принять то, что есть у нее с Николасом, не задумываясь, к чему это может привести и чем закончиться. Надо жить настоящим и не бояться того, что может случиться в будущем. Когда что-то действительно случится, тогда и будет время об этом задуматься. А сейчас надо просто жить и делать так, как тебе хочется. Сейчас Джессике хотелось быть с ним.
— Оставайся, — сказала она. — Но с одним условием: завтрак будешь готовить ты.
Николас лишь кивнул и отошел закрыть машину. Они поднимались на лифте в полном молчании. Джессика не могла понять, почему так волнуется. Уже давно не испытывала она подобного возбуждения, не чувствовала себя такой живой и настоящей. Когда они вошли в квартиру, она первым делом сбросила туфли. Потом прошла в кухню.
— Хочешь кофе?
Николас снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку кресла в гостиной и вошел в кухню следом за Джессикой.
— Да, пожалуйста. Черный, с одной ложкой сахара.
Джессика достала из буфета две чашки и поставила их на блюдца. Почему-то она чувствовала себя ужасно неуклюжей. Может быть, потому, что Николас пристально наблюдал за каждым ее движением.
Надо было о чем-то говорить. Но Джессика не знала, как начать разговор. Наконец она заговорила о театре. Оказалось, что Николас тоже любит театр и часто ходит на спектакли. Так что у них нашлась тема, интересная для обоих.
Когда они допили кофе, Николас встал и протянул Джессике руку.
— Выключи свет, и давай смотреть на город. Я люблю смотреть на ночной город.
Он приобнял ее за плечи и подвел к огромному — от пола до потолка — окну. Они молча стояли, обнявшись и глядя на город в сиянии огней. А потом Николас развернул Джессику лицом к себе и приник к ее губам.
Это был восхитительный поцелуй — нежный, чарующий, завораживающий. Джессике казалось, что ее накрыло жаркой волной желания. Она уже не могла себя сдерживать. С тихим стоном она прильнула к нему всем телом. Он подхватил ее на руки и отнес в спальню.
Джессика сама расстегнула его рубашку, причем ее руки дрожали от нетерпения. Потом она расстегнула пояс у него на брюках… Ей хотелось почувствовать его всего, прижаться к его обнаженной коже — чтобы между ними не было вообще никаких преград. Ее бархатное платье упало на пол. Куда делось белье, Джессика так и не поняла.
Николас протянул руку и включил лампу на прикроватном столике. Джессика протестующе хмыкнула, и хотела было погасить свет, но он удержал ее руку.
— Хочу тебя видеть. И хочу, чтобы ты видела меня.
Джессика обычно стеснялась заниматься любовью при свете, но сейчас ей было все равно. Имело значение только одно: они с Николасом вместе. Каждое его движение было исполнено лихорадочной, нетерпеливой горячности. Он желал эту женщину безумно, отчаянно, слепо. Он вошел в нее так, словно бросился в омут — в ослепительную глубину, что сулила не гибель, а неземное блаженство. Тела их двигались в едином ритме. Потом была вспышка, подобная взрыву сверхновой звезды, а следом — сладостное изнеможение и восхитительная усталость.
Джессика не сразу пришла в себя. Она не знала, кто она, где она, что с ней, будто оказалась в другой реальности — незнакомой и странной, но донельзя прекрасной. Она еще долго не могла отдышаться и лежала, обессиленная, умиротворенная, у Николаса на груди. Сердце ее билось так, что казалось, сейчас выскочит из груди.
Господи Боже, она и представить себе не могла, что можно до такой степени раствориться в вихре любовных утех. Она не знала, что так бывает.
Но вместе с восторгом пришел и страх. Теперь, когда Джессика поняла, что для нее значит этот мужчина, ей стало страшно. У нее было чувство, что теперь она просто не сможет без него жить. И еще она всегда будет бояться его потерять, потому что, потеряв его, она потеряет и себя.