Мун хранила его занятия техникой в тайне от бабушки и соседей, благодарная ему хотя бы за то, что он поделился своей великой тайной с нею, однако в душе ее росло возмущение. Она знала о том, что отец ее — не житель островов, а гражданин Зимы или, возможно, тоже инопланетянин, но вполне довольствовалась тем будущим, которое было уготовано ей под родными небесами. Потому-то у нее порой и не хватало терпения, когда Спаркс начинал ворчать по поводу примитивности жизни на островах, словно никак не мог обрести устойчивости и как бы висел между ставшими ему колыбелью Летними островами и далекими, манящими звездами, которые звали его к иной, неведомой жизни.
— Ах, Спаркс, — наклонившись вперед, она ледяной ладошкой погладила тугие узлы мускулов у него на плече, ощутимые даже под неуклюжей толстой одеждой из шкур. — Я ведь и не думала тебя дразнить. Не сердись. — По мне так вообще лучше не иметь отца, чем всю жизнь прожить в его мрачной тени, подумала она. — Посмотри-ка! — Голубые искры плясали на поверхности волн, почти на уровне сиявшей золотом рыжей головы Спаркса. То были летучие рыбки, которые, пронесясь над водой, снова ныряли в море, навстречу своей Матери. Вдруг с подветренной стороны Мун отчетливо разглядела очертания острова — наверное, это был самый высокий из тех трех, заповедных, к которым они плыли. Пенная линия прибоя обрисовывала прибрежные скалы, вздымаясь, как пышное кружево. — Острова Избранных! И — смотри, Спаркс! — меры… — От избытка восторга Мун даже послала мерам воздушный поцелуй.
Повсюду вокруг них из воды поднимались пестрые гибкие шеи; черные, матовые, точно эбеновое дерево, глаза смотрели мудро, будто хранили неведомую тайну. Считалось, что меры — истинные Дети Моря и приносят мореплавателям счастье. Их появление рядом с любым судном всегда воспринималось как «улыбка Хозяйки».
Спаркс взглянул на Мун и неожиданно тоже улыбнулся. Потом взял ее за руку.
— Они ведут нас… Она-то знает, зачем мы сюда приплыли. Неужели мы все-таки доплыли? Неужели нас изберут? — Спаркс достал из висевшего у него на поясе мягкого футляра флейту, сделанную из раковины, и заиграл что-то веселое. Головы меров начали покачиваться в такт музыке, они издавали жутковатые посвисты и крики, звучавшие как некий контрапункт. Согласно старым легендам, мерам суждено было вечно оплакивать неведомую тяжкую утрату и совершенную по отношению к ним жестокую несправедливость, однако ни в одной из сказок толком не говорилось, в чем именно заключалось их тяжкое горе.
Мун слушала, но отчего-то пение меров вовсе не казалось ей печальным. И все равно волнение вдруг так сдавило ей горло, что она не могла вымолвить ни слова: перед ее мысленным взором возникал сейчас совсем иной берег, где они, тогда совсем еще дети, обрели свою вечную мечту, подобрали ее, точно раковину, выброшенную на песок. И эти воспоминания захватили ее целиком…
Мун и Спаркс бежали босиком по узкой полоске берега между грубыми изгородями и узкими языками неглубоких заливчиков, таща на плечах сеть, свисавшую, словно гамак. Их крепкие, с загрубелыми подошвами ноги шлепали прямо по острым камешкам, по мелкой ледяной воде, по каменистым тропкам между домами. Рыбья мелочь, обычно флегматично-неподвижная, сливавшаяся с камнями, поднималась к поверхности, удивленно глядя на них. Животы у детей бурчали от голода; они уже переделали все свои дела, так что сеть их была пуста — морские водоросли разложены в сарае на просушку.
— Скорей, Спарки! — Мун шла, как всегда, первой и, точно улов, тянула за собой своего двоюродного братишку, отбрасывая с лица светлые, почти белые пряди волос и глядя на дальний конец глубокого канала, вдававшегося далеко в берег и начинавшегося сразу за изгородями, на которых сушились сети и вялилась рыба. Там, вдали, уже показались верхушки двойных парусов — то приближались суденышки рыбаков. — Ой, ну так мы конечно опоздаем! — Она еще сильнее потянула за свой конец сети, начиная сердиться.
— Я и так уже устал, Мун. И что ты все время меня подгоняешь — моя-то мама, небось, домой не вернется! — Спаркс все же, собрав оставшиеся силенки, прибавил ходу и догнал ее; она почувствовала у себя на шее его горячее дыхание. — Как ты думаешь, медовую коврижку бабушка испечет?