Я не смел говорить об этом с Лео, но было очевидно, что Мюнье и Мари любят друг друга. Тихо, не демонстрируя любовь. Он — большой, скульптурный, обладатель всех ключей к природе — поклонялся тайне пластичной гордой девушки. Она, великолепно гибкая, молчаливая, восхищалась мужчиной, который владел столькими секретами, но не посягал на ее загадку. Два молодых греческих бога, воплотившихся в двух прекрасных священных животных. Я был счастлив видеть их вместе, при том что они лежали в колючих кустах при температуре минус двадцать…
— Любить — это значит неподвижно оставаться друг рядом с другом часами, — говорил я.
— Мы созданы для засад, — подтверждала Мари.
В то утро она сняла видео с манулом, а Мюнье изучал складки горы, определяя, какая из луговых собачек погибнет сегодня на этой арене.
Для Мюнье неприемлемо отношение человека к природе, но к некоторым своим ближним он все же испытывает нежность. Она направлена на вполне определенных, конкретных счастливцев. Меня восхищал этот прицельный поток любви. Честное ее употребление.
Мюнье очень сострадателен, но не считает себя гуманистом. Он предпочитает зверя в окуляре бинокля человеку перед собой и отнюдь не ставит человека на вершину пирамиды живых существ. Он знает, что наш вид, явившийся в земной дом недавно, считает себя владыкой и утверждает свою власть убийством всех, кто не есть он.
Мой товарищ посвящал свою любовь не абстрактному понятию «человек», а реальным живым существам: зверям и Мари. Плоть, кости, шерсть, кожа. Прежде чем чувствовать, ему нужно было ощущать что-то руками.
Я тоже любил когда-то. Любовь захватила меня, и все прочее исчезло. Спокойная, светлая девушка жила в лесных Ландах. Вечерами мы гуляли среди деревьев. На болотах разрослись посаженные полтора века назад сосны, им было хорошо за дюнами. От сосен исходил острый горячий запах: пот мира. Дорожка была упругой, мы ступали мягко. «Нужно двигаться шагами сиу», — говорила она. Мы видели зверей, птицу, косулю. От нас удирала змея. Люди Античности — мраморная мускулатура, белые глаза — считали, что, если приходят звери, это является бог.
«Он ранен и не может убежать, он его заметил, он погибнет». Такие фразы я слышал постоянно в течение месяца. В тот вечер бродячий паук — «тарантул», говорила она, — загнал какое-то рогатое насекомое за лист папоротника. «Он впустит ему смертельную дозу, а потом сожрет». Она знала такие вещи, как и Мюнье. Откуда эта интуиция? Какое-то древнее знание. Чутье на природу дается некоторым без специального обучения. Они провидцы и проникают в загадки устройства вещей там, где ученые возятся с изучением лишь одной детали целого. Когда раскрывался песчаный колосняк, она говорила: «Цветок молится своему божеству, солнцу». Она спасала муравьев, унесенных водой по канавке, улиток, запутавшихся в колючках, птицу со сломанным крылом. Глядя на скарабея, говорила: «Он — с герба, его надлежит почитать, он — часть мироустройства». Однажды на паперти церкви Сен-Северен в Париже ей на голову сел воробей. Пришла мысль: достоин ли я женщины, на которую птицы садятся отдохнуть. Она была жрицей, и я следовал за ней.
Мы жили в сумеречных лесах. У нее было коневодческое хозяйство, несколько десятков гектаров в Ландах, к западу от дороги, колдобины которой казались лучшей гарантией уединения. Она соорудила из сосны хижину за лесной опушкой. Центром владений был пруд. Вокруг него отдыхали кряквы; пили лошади. Сквозь песок прорастала густая трава, на ней топтались животные. В хижине было все, что нужно: печка, книги, ружье «Ремингтон 700», все необходимое для приготовления кофе, навес, чтобы этот кофе пить, и помещение для седел, где пахло травой. Царство сторожил босерон, французская овчарка, точеная, подтянутая, как курок «Беретты 92». Пес был расположен к тем, кто вел себя почтительно. Но загрыз бы любого нежелательного пришельца. Я этой участи избежал.
Иногда мы сидели на дюнах. Океан гневался и подрагивал, волны обрушивались снова и снова, никогда не уставая. «Какой древний спор — между морем и землей…» Я произносил что-то в этом роде, а она не слушала.