— Что должно случиться с душой у человека, способного выстрелить в голову такого существа? — произнесла Мари.
— Охотники говорят, это «любовь к природе», — отвечал Мюнье.
— Так не нужно пускать охотников в музеи! — сказал я. — Глядишь — изорвут Веласкеса из любви к искусству… Странно, однако: редко кто пускает себе пулю в рот из любви к собственной персоне.
Каждый день камера Мари и объектив Мюнье собирали сотни видов. Мы накапливали сотни впечатлений, уникальных воспоминаний, важных для осмысления себя. Быть может, нужных, чтобы спастись… Первый, кто замечал зверя, давал сигнал остальным. Как только мы видели животное, наступало умиротворение и одновременно — охватывала дрожь. Противоречивые ощущения: возбуждение и внутренняя наполненность. Встретить зверя — это как дыхание юности. Глаз ловит мерцание. Зверь — как ключ, открывающий дверь. А за ней — то, что передать невозможно.
Долгие часы сосредоточенного ожидания были полной противоположностью привычному для меня ритму жизни путешественника. В Париже я беспорядочно кидаюсь от страсти к страсти. «Наша жизнь — спешка», — как сказал поэт. А здесь, в каньоне, мы вглядываемся в пейзаж… Не имея гарантий. Ждем появления тени в тишине перед лицом пустоты. Терпим холод без уверенности в результате — что-то вроде вывернутой наизнанку рекламы. В противоположность эпилептической жажде «всего и сразу», свойственной нашему времени, мы сидим в засаде, руководствуясь принципом «очень может быть, что ничего и никогда». Какая роскошь — целый день ждать маловероятного!
Я клялся себе, что, вернувшись во Францию, буду продолжать в том же духе. Необязательно лезть для этого на пятисоттысячную высоту в Гималаях. Сидеть в засаде можно везде и все время, если делать, что нужно. В своей комнате у окна, на террасе ресторана, в лесу или на берегу, в обществе или в одиночестве на скамейке… Достаточно широко раскрыть глаза и ждать: что-то произойдет. Если не будешь начеку — не заметишь, и оно пройдет мимо тебя. И даже если ничего не происходит, все равно твое время течет совсем по-другому, потому что ты внимателен и сосредоточен. Засада — это модель поведения. Нужно сделать из нее стиль жизни.
Умение становиться невидимым восходит к искусству. Мюнье тренировался в этом тридцать лет, сочетая самоотречение с целеустремленной сосредоточенностью. Он просит время дать ему то, что путешественник ищет в перемене мест, — смысл жизни.
Если быть начеку, пространство не проходит мимо. Время обеспечивает подробности, дает ощущения. Зверь приходит. Является. Надеяться полезно.
Мой товарищ ждал прихода мускусных быков в Лапландии, волков в Арктике, медведей на Элсмире, японских журавлей. День и ночь на посту, он отморозил себе большие пальцы ног. Он верен снайперским принципам: не замечать боли, не обращать внимания на время, не поддаваться усталости, не сомневаться в успехе, нажимать на курок только в самый выигрышный момент. В советско-финскую войну 1939–1940 годов элитные стрелки-финны победили в карельских лесах, несмотря на численное превосходство противника. Они применяли на войне правила охоты в зимнем лесу. Горстка стрелков подстерегала большевика, распределившись по тайге. Финны терпеливо ждали, держа указательный палец на курке снайперской винтовки «М-28» при температуре минус 30 градусов по Цельсию. Жевали снег, чтобы не испускать пара. Возникали то тут, то там из засады, всаживали пулю в череп русского танкиста и исчезали, потом снова стреляли — мобильные, неуловимые, невидимые и на самом деле — очень опасные. Они превратили лес в ад.
Самый знаменитый финский снайпер — Симо Хяюхя, маленький солдат ста пятидесяти сантиметров росту — убил в промерзшем лесу больше пятисот красных. Его называли «белой смертью». Однажды советский снайпер заметил Хяюхя, и пуля из Мосина-Нагана, русского «М91/30», снесла стрелку челюсть. Он был изуродован, но остался в живых.
Финским снайперам полагалось растворяться в пространстве, проявлять упорство и сохранять невозмутимость — быть холодными монстрами. Слово «sisu» по-фински означает комплекс качеств, сочетающих постоянство и сопротивляемость. Как перевести этот термин? «Духовное самоотречение», «забвение самого себя», «ментальное сопротивление»? После капитана Ахава, гонявшегося за белым китом, никто, кроме финского снайпера, так полно не воплощал в каталоге всемирного героизма образ человека, завороженного единственной целью.