Мюнье невидим и терпелив, как финский снайпер. Он живет в sisu. Только он не убивает, не желает никому зла, и по нему не стрелял до сих пор никакой коммунист.
Искусством маскировки отлично владеет Тринадцатый батальон драгунов-парашютистов французской армии. Драгуны могут просочиться на территорию противника, чтобы шпионить за его передвижениями. Они сливаются со средой, не оставляют мусора, не испускают запахов, оставаясь на посту целыми днями. Скрытый за изгородями, с объективами, завернутыми в отрепья цвета хаки, Мюнье похож на такого человека-елку, человека-скалу, человека-изгородь. Существенная разница в том, что у пантер и арктических волков органы чувств несравненно восприимчивее, чем у воинственных магометан.
Иной раз, вытянувшись рядом с Мюнье и пребывая во власти sisu, я предавался идиотским фантазиям: вот я — драгун-парашютист, прячусь в низинке. И тут появляется парочка, счастливая, что нашла наконец уединенное место. Месье опрокидывает даму — на драгуна, маскирующегося под скалу. Вот он — удел агента тайной службы! Растворяться в пространстве для выведывания государственных секретов и наткнуться на Мориса, тискающего Марселину. Мюнье ничего такого не рассказывал, но подозреваю, что-то подобное случалось в его практике…
А сейчас — идет время, и ничего не происходит. Вот над нами завертелся ягнятник-бородач — подозревает, что мы трупы. Тенью мелькает бессовестный волк. Как мрачное напоминание из небесной памяти, пролетает ворон. Очаровательный манул со смущенным видом высовывается из убежища. Он пришел бы в ярость, попробуй кто-нибудь приласкать его. Три полных дня мы рыщем по долине. Пантера может оказаться скалой, но и каждая скала — пантерой. Смотреть надо предельно внимательно. Она видится мне повсюду: в пятнах на траве за глыбой, в тени. Я думаю только о пантере. Обычный психологический феномен: зверь становится наваждением, он является вам беспрестанно. Как мужчина, сильно любящий женщину, видит ее во всех других, поклоняется одной и той же сущности в разных проявлениях. Пойдите объясните это обиженной супруге: «Дорогая, это тебя я люблю в каждой!»
«Синдром Моби Дика» у Мюнье проявляется в безобидной сухопутной форме. Вместо кита он ищет пантеру и хочет ее сфотографировать, а не загарпунить. Однако в нем горит тот же огонь, что и в герое Германа Мелвилла.
Друзья мои изучали каждую деталь окружающего мира, а я тем временем подкарауливал идею — хуже! — подбирал словечко. Чуть только предоставлялась возможность — я пускался записывать афоризмы. Непростое занятие в этих условиях — пальцы потрескались и кровоточили. Но я считал, что если у человека есть блокнот, наилучший способ поклонения природе — это то, что придумал Жюль Ренар, автор «Естественных историй». Ренар воспевал красоту мира при помощи того единственного, что у него было: слов. Он учил понимать вещи, воссоздавал жизнь, рассказывал, кто обитает в траве, в небе, в пруду… «Всю ночь, пока царствует луна, он окутывает мир покрывалом в ее честь», — это про паука. «Черный и гладкий, как замочная скважина», — Ренар повстречал таракана. «Исполненное непосредственности дитя треснувшего камня», — вспугнул ящерицу. Я убеждал себя, что подобные фразы выскакивали в сознании автора в готовом виде. Как если бы фотоаппарат сам открывал затвор и делал снимки.
Жюль Ренар описывал пейзажи со светлыми рощами и зверей с лубочных картинок. На что он вдохновился бы, столкнувшись с миром Мюнье, где царили лед и волки? Ну вот — я упражнялся в сочинении «естественных историй». Зачитывал афоризмы друзьям и собирал урожай смущенных улыбок или вежливого одобрения.
Газель: спешащая, отдувающаяся женщина; приспосабливающаяся к окружению.
Дикий осел: обладает чувством собственного достоинства, которое свойственно непонятым.
Излучины реки: китайцы изобрели лапшу, потому что все время смотрят на реки Тибета.
Бог воспользовался пантерой как бюваром, чтобы стереть чернила со своего пера.
Великий герцог: солнце в конце концов поднялось, чтобы увидеть, кто это пел всю ночь.
— А человек? — спросила Мари. — Он не имеет права на афоризм?
«Человек? — подумал я. — Бог играл в кости. И проиграл».
День заканчивался, и мы собирались оставить засаду. Спокойный Меконг, как бок дохлой рыбы, отсвечивал на холоде. Солнце садилось, над извивающейся рекой алюминиевого цвета поднималась тень, гася вершины одну за другой. Свет лежал еще лишь на самых высоких пиках. Температура быстро падала. Горемычный час холода и смерти. Жалость к зверям, борющимся в ночи… Все ли спасутся в убежищах, все ли выстоят перед морозом минус тридцать пять?.. Что до нас, мы спускались к доброму теплу.