Наступил вечер, и пантера ушла. Она поднялась, стекла за глыбу и исчезла. Мы провели вторую ночь в пещере, надеясь на ее возвращение. Утром пантеры не было около скелета, туша яка долго сохранялась на холоде, прежде чем клювы, челюсти и клыки не изорвали ее в клочья. Его плоть стала частью других живых существ, чтобы затем стать пищей для других охотников. Умирать — значит переходить в другое состояние.
Мы свернули лагерь и возвратились к очагам тибетцев. Мюнье, Лео, Мари и я — все четверо мы шли молча. В мыслях была пантера, а грез не оскорбляют болтовней.
Я давно полагаю, что верования определяются ландшафтом. Пустыни взывают к суровому Богу, на греческих островах богов, кажется, можно встретить на каждом шагу, города возбуждают только любовь к себе, в джунглях прячутся духи. Верность белых священников явленному Богу в тропических лесах, где кричат попугаи, всегда представлялась мне подвигом.
Ледяные долины Тибета усмиряют желания и порождают идею великого цикла. Изнуренные бурями высокогорные плато свидетельствуют: мир — это волны, а жизнь — преходяща. Моя душа всегда была слаба и подвержена влияниям. Я впитываю религиозность тех мест, где оказываюсь. В деревне езидов я стал бы молиться солнцу. Попав на равнину Ганга — я согласился бы с Кришной («Смотри одинаковым взглядом на страдание и на удовольствие»). В горах д’Арре в Бретани мне мнился дух смерти Анку. Только ислам не имел надо мной власти — у меня нет вкуса к уголовному праву.
А здесь, в разреженном воздухе, души бродят по временным телам, продолжая в каждом свой путь. На Тибете я все время думал о соотношении жизней зверей, следующих одна за другой. Если гений места воплощается в пантере снегов, какое прибежище она найдет после семи лет кровавой охоты? Какое другое создание могло бы нести этот груз? Как ей выбраться из цикла?
В каждого, кто ловит ее взгляд, проникает дух доадамовых эпох. Те же самые глаза разглядывали мир, в котором древний человек охотился маленькими группами, не имея уверенности, что победит и выживет. Что за плененная душа скрывается под этим мехом? Когда несколько дней назад пантера предстала передо мной, мне показалось, что я узнал лицо покойной матери: круто очерченные скулы и жесткий взгляд. Моя мать умела исчезать, любила тишину, была сознательно непреклонной и властной. В тот день пантера стала моей матерью. Идея переселения душ внутри гигантского планетарного хранилища живого — идея, оформившаяся в V веке до Рождества Христова одновременно в столь отдаленных географических точках: в Греции и на индо-непальской равнине, Пифагором и Буддой, — показалась мне эликсиром, приносившим утешение.
Мы прибыли к жилищу скотоводов. Пили чай в тепле. Напротив — неподвижные фигуры детей; отблески огня ласкают лица… Тишина, сумрак, туман. Тибет в зимней спячке.
Мы провели десять дней в каньоне пантер. Теперь Мюнье желал отправиться фотографировать источники Меконга. Целый день мы рулили вниз к стойбищу скотоводов у подножия ступени каньона. Плато защищало степь, которую со страшной силой палило солнце. На севере торчали белые вершины. Чета владельцев стада яков зимовала в бараке, покрытом перегретым толем, — островок в пустоте. Сотня яков пыталась урвать жухлой травы у безжизненной зимней степи. На следующее утро в четыре часа мы покинули печку и пошли по полосе, которую карты обозначали как Меконг. «Будете подниматься четыре часа. Котловина и источник — на высоте 5000 метров», — объяснил нам сторож Цетрен.
Так вот она, река драконов: замерзший ручей. Хрустел лед. Мы шли по мягкой кромке, как предусмотрительные курортники на замерзшем канале в Баден-Бадене. Заметили скелет яка, убираемого хищными птицами. Они рвали мясо, отнимали друг у друга куски, дрались. Прежде я находил эффектным пожирание трупов — как средство будущего перевоплощения. Однако эти покрасневшие шеи и фурии в перьях поколебали мое намерение предназначить свое тело стервятникам. Раз посмотрев на бешеных от крови птиц, начинаешь ценить прелесть цветника с хризантемами на кладбище в Ивлин.