В течение десяти дней каждое утро мы шли по окрестностям широкими шагами (надо было поспевать за Мюнье), пересекая горные скаты. С рассветом поднимались на четыреста метров выше домика, на гранитные гребни. Мы приходили туда за час до восхода солнца. Воздух пах холодным камнем. Температура минус двадцать пять градусов по Цельсию; это не располагало ни двигаться, ни говорить, ни впадать в меланхолию. Ошалелые и преисполненные надежды, мы просто ждали появления солнца. Наступал рассвет; желтое лезвие прорезало ночь, спустя два часа солнце рассыпало свои пятна на скатерти камней с торчащей здесь и там травой. Мир являл собой заледенелую вечность. Казалось, рельефы гор никогда не выйдут из холодного оцепенения. И вдруг огромная, на первый взгляд безжизненная пустыня в лучах подступавшего света оказывалась усыпанной черными пятнами: зверями.
Из суеверия я не говорил о пантере — она появится, когда соблаговолят боги (как я почтительно именовал случай). Мюнье в то утро заботило другое. Он хотел приблизиться к диким якам — их стада мы заметили в отдалении. Он с почтением и ласково говорил об этих животных.
— Яков называют drung, именно ради них я приезжаю сюда.
Мюнье видит в быке душу мира, символ плодовитости. Я рассказал, что древние греки умерщвляли их, дабы преподнести кровь подземным духам, дым — богам, а лучшие куски — властителям. Быки считались заступниками, жертва равнялась молению. Однако Мюнье интересовал золотой век, когда жрецов еще не было.
— Яки живут с незапамятных времен; они — тотемы дикой природы и гуляли по этим стенам в эпоху палеолита. С тех пор они не изменились — как будто храп древности доносится из этих пещер…
Косогоры пестрели огромными копнами черной шерсти яков. Мюнье вперивал в них свой светлый и печальный взгляд. Как будто, грезя наяву, он пересчитывал последних владык, совершавших прощальное шествие по хребту. В XX веке китайские поселенцы практически истребили этих животных — лохматые корабли с несоразмерными рогами. Сегодня можно встретить разве что тени их стад по краям Чангтана и у подножия Куньлуня. С начала экономического подъема в Китае государство активно поощряет животноводство. Полтора миллиарда сограждан нужно кормить, унификация стандартов жизни на планете не могла, конечно, оставить их без красного мяса. Ветеринары скрестили диких яков с домашними видами и создали датонга, гибрид, сочетающий в себе крепость и покорность. Совершенное существо для глобального мира: плодовитое, с ровным характером и послушное, хорошо приспособленное для удовлетворения статистической прожорливости. Размеры особей уменьшались, яки хорошо плодились, однако изначальный вид постепенно вырождался. Совсем немного выживших представителей этой опасной расы по-прежнему выгуливают свою всклокоченную меланхолию по горным отрогам. Дикие яки — хранители мифа. Животноводы государственных хозяйств, бывает, ловят одного из них для обновления одомашненной расы. Мощь, сила, тайна, слава древних дрангов, подобно преданию, уходят из нынешнего бесцветного мира. Человек тоже одомашнился в технологичных западных городах. Отлично мог бы его описать — я сам именно таков и есть. Сидя в теплой квартире, гордо управляю бытовой техникой, листаю интернет-страницы; отказываюсь от буйства истинной жизни.
Здесь не идет снег. Тибет тянет свои сухие ладони к небу, голубому, как смерть. В то утро мы были на посту, на высоте 4600 метров, уже в пять часов. Лежали за хребтом, встававшим над хижиной.
— Яки придут, — сказал Мюнье, — мы на их высоте. Каждое травоядное пасется на определенном уровне.
Неподвижные горы, прозрачный воздух, пустой горизонт. Откуда могло взяться стадо?
Вдалеке на фоне гребня грелась на солнышке лиса, как будто вырезанная по контуру. Возвращалась с охоты? Она растворилась, как раз когда мой взгляд отрывался от нее. Пропала навсегда. Таков первый урок: звери появляются без предупреждения, а потом исчезают, не оставляя надежды увидеть их снова. Нужно благословлять мимолетную встречу с ними, почитать ее за подарок. Мне вспомнились ночи из детства, у Братьев Христианских Школ. Долгими часами мы должны были стоять, обратив глаза вверх, к хорам, и надеяться, что сейчас что-то произойдет. Что именно, священники объясняли невнятно, и неопределенность казалась нам менее соблазнительной, чем футбольный мяч или конфета.