Когда мы снимали штангу с чуть живого Лени Кондакова, который пытался жать ее лежа, вошел Эрик.
— Привет «культуртрегерам»! Кажется, еще немного — и одним любителем изящных фигур станет меньше?
— Ничего! — возразил я. — Это же не люди — тигры! Подожди, сейчас закончим — ив сушилку. Продолжим наш роман. Самое интересное…
— Не могу, Саша! Жена завтра приезжает, нужно комнату подготовить.
— Жена?! Неужели теперь ты нас покинешь?! И ты, Брут!..
— По-видимому, придется. Жена, ничего не поделаешь.
— О женщины! — я горестно взъерошил волосы. — Даже здесь, в горах, нет от вас спасения!
О женщине
Мужчине —
Мужественным быть,
А женщина —
Да будет женственна!
А теперь о женщине.
Более трех лет провела на Кызылче инженер-гидролог Эмма Кормщикова.
Особенностью нашей службы является то, что очень часто за одним днем наблюдений следует целая неделя кропотливой прозаической обработки, расшифровки полученных материалов. Без этой обработки весь остальной труд, пусть даже самый героический, будет бесполезен.
Гидрологические наблюдения проводили на водомерных постах ребята-техники, а обработку материалов вела Эмма. Обычно во время проверки полевых книжек, куда заносятся результаты измерении при гидрологических наблюдениях, она делала техникам замечания, те в ответ начинали оправдываться, и в конторе гидрологов поднимался шум. Пошумев, техники отправлялись на посты (при этом почему-то всегда говорилось: «И пошли они, солнцем палимы»), и в одиночестве стынущей комнаты Эмма склонялась над картами, схемами, графиками, планами.
Анатолий Слободян постоянно находился на постах, где нужно было расчищать русла, ставить самописцы, мостики, будки, водосливы, реперы, сооружать искусственные бетонные русла и делать еще массу другой трудоемкой работы. Второй инженер-гидролог, Нина Слободян, уехала в очень длительный отпуск, какие нам, мужчинам, не дают. И Эмма одна безропотно и терпеливо обрабатывала огромное количество материалов наблюдений.
Ее неяркая, тихая красота была как бы отсветом ее душевной доброты и спокойствия. За все время работы в нашей мужской компании о ней не было сказано ни одного оскорбительного, насмешливого или циничного слова. Такой уж она была. Ее обычная невозмутимость и доброжелательность обезоруживали любого. Даже я (я им докажу!) в присутствии Эммы старался удержаться от чересчур резких выражений. Когда же она сама пыталась «снять стружку» с кого-нибудь, получалось и забавно, и неловко. Эмма совершенно не умела повышать голос и смотреть на человека тяжелым и мрачным взглядом.
Разговоры в нашем мужском обществе не отличались скромностью, над кроватями сияли улыбки полуодетых красавиц, порой хохот, вызванный каким-нибудь анекдотом, сотрясал дом. Но если говорить откровенно, в этом было немало показного, игры. Каждому так хотелось казаться в глазах окружающих «настоящим мужчиной». В душе же любого человека всегда есть стремление к чистоте. И хочется найти воплощение этой чистоты в живом человеке. Таким воплощением была для нас Эмма.
Прокладывающие лыжню
Они видели многое, совершали подвиги, жизнь их была полна приключений…
«Ширк-ширк» — отрывисто и ритмично шаркают лыжи о твердый снег. Слепит глаза сияние окружающей белизны. Шаг — полметра, два шага — метр, километр за километром.
Легко идти, если перед тобой на лыжне товарищ. Он идет, чуть согнувшись под тяжелым рюкзаком, разламывая острыми концами окованных лыж тускло блестящий наст, попеременно отталкиваясь крепкими палками. С звенящим хрустом ломается плотная корка, и за идущим впереди остается четкий, ровный след.
Но тяжело самому быть первым, ведущим, прокладывающим путь. Особенно по осеннему глубокому и рыхлому снегу. Лыжи вязнут и тонут, идешь по колено в сугробах. С трудом передвигаешь ноги; еще шаг вперед — и снова погружаешься в белую хлябь. Соленый пот заливает глаза, в телогрейке жарко, словно в бане, лямки рюкзака врезаются в плечи, а впереди бесконечный путь без дороги. А тут еще, глядишь, идущий сзади подгоняет: «Давай быстрее, поторапливайся!» Лишь встав впереди, можно почувствовать, как нелегко пробивать лыжню. Нелегко, но нужно.