Впрочем, кроме родни и знакомых, никто не расспрашивал Элис. Её не вызывали на допрос и никто более не являлся к ним в дом с обысками или в поисках каких-то тайных документов. Саму Элис также никто не трогал и, казалось, ни в чем не подозревал. Ей даже разрешали раз в две недели посещать мужа. Правда, ему она сказала, что свидания разрешены не чаще раза в месяц, и то, с позволения тех, кто занимается его делом.
Ей было жаль Николо. Она даже любила его, наверное. Никогда не изменяла и была предана, несмотря на его вечные подозрения. Но просто не могла теперь подавить в себе ужас и, вероятно, ненависть, вспоминая, как безжалостно он наказывал её за то, чего Элис никогда не делала.
И все-таки сейчас она шла по длинному и пустому, холодному коридору, направляясь на аудиенцию к Хранителю, чтобы попытаться узнать, в чем обвиняют её мужа. И сделать все, чтобы освободить его. Это было требование самого Николо. Он велел ей освободить его любой ценой. И смотрел при этом так, словно был уверен, что Элис придётся отдаться Хранителю ради этого: уже подозревая и злясь, наполняя свое сердце ревностью. Она ощущала. И это вызывало злость, усиливало ненависть. Хотя, о боги, Элис никогда не слышала, чтобы Хранитель требовал чего-то подобного от своих подданных просто так или в ответ на их просьбы о чем-либо. Не знали о таких случаях и все те, кого Элис посмела вчера расспросить о подобном. И все же, провожая её, Николо с силой сжал и так ноющее после его «ласк» плечо, и сказал, чтобы она не смела предавать его чести.
Богам лишь ведомо, что заставило её в тот момент посмотреть на него и спросить:
- А если для твоего освобождения именно это и потребуется?
Может быть, просто устала молчать и бояться.
В ответ на вопрос на её щеке появился новый синяк и звенящая головная боль, о которой Элис успела позабыть за эти три месяца. А ещё в глазах мужа загорелся такой гнев, что лишь появление стража, огласившего конец отпущенного им времени, уберег Элис от нового визита целителя, кажется.
И все же он ничего не сказал и не опроверг её вопроса. Значило ли это, что Николо готов был принять такую цену?
Элис вдруг споткнулась, хоть полы в коридорах управления Хранителя были ровными и не скользкими. А что, если ей, действительно, придётся рассчитываться именно так за свою просьбу? Если именно такую цену запросят?
Она никогда не изменяла Николо. И, по вполне очевидной причине, даже мысль об этом внушала ей трепет и какой-то суеверный ужас. Да и вообще, она не хотела отдавать себя, свое тело и душу, ещё кому-то на попрание. Ведь если человек, клянущийся ей в любви, творил такое, что сотворит равнодушный?
Или (Элис почти ничего не знала об этом, но все же слышала кое-что краем уха ещё в Гимназии, да и потом, на приёмах) если ей вдруг будет хорошо с другим? Так, как тем подругам, что краснели и млели, когда хихикая, шёпотом, рассказывали о своих приключениях? Как ей потом жить с Николо? А он ведь её муж. И никто не имеет права становиться между мужем и женой. Только смерть. Или нечто, совсем уж ужасное, что может послужить причиной для повеления о расторжении брака и договора между семьями.
Как государственная измена, к примеру...
Но Элис не думала об этом. Запрещала себе. Сейчас она не имела никакой уверенности ни в чем. И ей было страшно представить, что будет дальше. Она сомневалась, что любые изменения – к лучшему. Скорее, почти верила в обратное.
Наконец, она поднялась на третий этаж, где и должна была состояться аудиенция. Людей в коридоре так и не прибавилось. Зато появились стражники. И холодный, терпкий аромат бергамота примешался к прохладе мяты и лимону.
Это сбило её с толку. Насторожило. Не стража - Элис официально запрашивала разрешения на встречу и у неё имелось приглашение, подписанное самим Хранителем.
Бергамот...
Однако Элис заставила себя собраться и твёрдой рукой протянула приглашение стражнику, уверенно держась. Длинное облегающее платье укутывало её от подбородка до основания пальцев на руках. Практически касалось пола. И только синяк на щеке ткань не скрывала, но Элис держалась так, будто бы так и надо. И словно бы у неё не болит все тело.