Слав дел в долгий ящик откладывать не любил, и по возвращении из Боровищ, селища в пару часов пути отсюда, где они каменный лоб осматривали, отправился к колодцу на въезде в селище — средоточию общинной жизни Лесовиков. Очень рассчитывая, что возле массивного сруба, как и вчера, и позавчера, и до того, хоть сколько-то народу, да будет. Прав оказался — бабы возле колодца кучковались исправно, приходя сюда не только по воду, но и пообщаться, соседские новости узнать, ну и своими поделиться.
— Доброго дня, бабоньки! — веселый, беззлобный парень, подошел к женскому кругу, светясь довольством и расположением, — а водицы напиться не поднесете, красавицы?
Бабы заулыбались, расступаясь. Загомонили, приветствуя улыбчивого ответно.
Скрипит деревянный ворот, наматывая на себя изъеденную ржой толстую цепь. Перешептываются, пересмеиваются бабы. Длинные юбки, теплые свиты-душегреи, пестрые платки.
— Ох, и хороши у вас здесь девки! — нахваливает Слав, крутит ворот, — Кровь с молоком!
Ему отвечают дружным гомоном, и Слав не спорит, соглашается — и с «краше не сыщешь!», и с «оженим!», улыбается шуткам. Ему советуют наперебой — и ту, и другую, и третью, и все — чем не невесты? Слав ухмыляется проказливо, и, достав из сруба наполненную бадейку, вместо того, чтобы напившись, уйти, снова бросает ее в провал колодца. Гремит, развертываясь во всю длину, цепь. Глухо шлепает в глубине ведро о воду, и снова скрипит ворот. Улыбается Слав. Опрокидывает тяжелую, напитанную влагой бадейку в чье-то, пристроенное тут же ведерко. Ему всего и нужно — дождаться, пока в разговоре имена трактирных подавальщиц мелькнут. Тогда-то и ввернет он свой вопрос. Он не торопится. В конце концов, не так уж много в Лесовиках вошедших в пору девок.
Тетки и молодухи увлеченно перебирают невест, то отметая чужую сговоренную соседку, то нахваливая свою свободную родственницу, имена-события сыплются, что горох из мешка с прорехой, всем весела эта игра, всем по нраву, и наконец, после скользнувшего-таки «А вот Стешка, мельникова дочь, чем не мила? Да ты ее и сам, поди, видал!», Слав роняет:
— А вот Нежанка-подавальщица, чего в свои года без мужа обретается?
Вопрос падает в благодатную, добротно подготовленную почву, и бабы, охотно бросив поднадоевшую, да и бесплодную тему — такого оженишь, как же! — перескакивают на новую, частят наперебой ответами:
— Да мужатая она, мужатая! Токма от мужа ушедшми!
— А, вся деревня знает, что Нежа супружника с полюбовницей застукала! Она его топором убила!
— Да нет, не топором, вилами!
— Да не, не убила! Мне бабка Руда говорила, а у той в Брусничанке сын, так он рассказывал, что по всему двору голышом гоняла!
— Да не брусничанская она! С Ручьев! Моя сноха точно знает, она со свекрами ейными в соседях жила! Так, говорят, топором ему руку-то и оттяпала!
— А надо было не руку!
— Дура-баба, что с тебя взять?! Вилы у ей были, ви-лы!
— Ой, девоньки, не вилы, и не топор! Багор у нее был! Она ведро из колодца вылавливала, да в сарай поставить несла! А там — они! И тем самым занятые! Ну, она ему спину-то от зада до башки багром и пропорола… Как только и не заколола насмерть-то?!
— А и поделом! Нечего по чужим бабам шлендрать, когда супружница законная, богами даденная, имеется!
Слав молчит, только глаза горят, да плещется вода — крутится ворот, подставляют бабы ведра. Спорят сельские кумушки. Одни уходят, другие приходят… И Слав, которому здесь боле ничего ненужно, выждав мало, навскидку выбирает личико попригожее, из тех, что недалече от трактира обретаются, подхватывает ведра, и улыбаясь да зубоскаля с их хозяйкой, убирается восвояси — уже куда тише и незаметнее, чем явился.
Травы разбирать меня батюшка-покойник учил. Сам муж бывалый, много разного повидавший, много где бывавший, он и детище свое приучал сызмальства: лишних знаний не бывает. Матушка, хоть порой и ворчала, когда отец затемно тащил дитятко за городские стены, в ближний лесок, целебный припас собирать, но всерьез не противилась.
Отец же крепко ведал: можешь чему-то выучиться — выучись. Жизнь — она затейница, наперед не угадаешь, как вывернется. Знаниями он делился щедро, в охотку. Я же только рада была родителю любимому угодить, да от дел домашних, скучных, увернуться.
В травах — свое волшебство, своя магия, поучал меня отче, пробираясь в предрассветных сумерках лесными тропами. Одна и та же трава, в разный срок собранная, разную силу и иметь будет. Тут все имеет значение — погода, время суток, в рост луна пошла, аль на ущерб, в какую пору сама трава вошла. Ну, и время года само собой.